Вторник, 22.07.25, 23:35
Приветствую Вас Шпиён | RSS
|
|  |
|
|
|
|
|
Путешествие Черного Жака
| |
| коля | Дата: Пятница, 21.12.12, 12:49 | Сообщение # 16 |
 Санин
Группа: Администраторы
Сообщений: 877
Статус: Offline
| — Я сразу понял, что вы — Оссиан, разве человек с такой осанкой и посадкой головы, с такой демонической внешностью, таким шикарным интеллектом и проницательностью может быть открывалыциком ворот, нет, только колдун Оссиан может так выглядеть, только Оссиан, при одном упоминании имени которого….
— Ну хватит, хватит… не только наглый, но и хитрый, — по угрюмому лицу скользнуло слабое подобие улыбки, — идем внутрь, там переговорим.
— Я тут не один.
Из-за моего плеча осторожно высунул морду длинноухий конь — наверное, не забыл, как его приложила сухим кулачком Ундина…
— Хорошо, и лошадь заводи…
— Это не лошадь — это боевой конь.
— Хорошо, — буркнул Оссиан.
Мы прошли через ворота во внутренний двор, после чего створки со страшным скрежетом захлопнулись и где-то сзади щелкнул самозакрывающийся засов. Оссиан заспешил по тропинке. Для своего почтенного возраста шагал он удивительно легко, так что я едва поспевал за ним. Из темноты то и дело выныривали диковинные конструкции из дерева и металла. Похоже, Оссиан занимался изобретательством, правда, интересы в этой области у него были весьма специфическими. На перевернутой звезде висел вверх тормашками выпотрошенный человек — к виду расчлененных трупов я уже начал потихоньку привыкать, поэтому даже не вскрикнул, когда его мертвые глаза уставились на меня… Немного поодаль была другая машина для устрашения — часть ее составляла острая металлическая пика с нанизанной на нее головой и отделенным скрюченным телом. Прочие механизмы и вовсе вмещали в себя только части человеческих останков, перемешанные в жуткую кашу из кожи и костей… Не возникало сомнения, что все это когда-то было людьми: механизмы, изобретенные Оссианом, легко могли превратить любого человека в груду бесполезного мяса…
— Привяжи его тут. — Оссиан показал на какую-то металлическую штуковину слева от входа… Увидев, что я медлю, он пояснил: — Эта штука сломана, она уже не делает колбасу из лошадей… ха-ха-ха, — Оссиан прерывисто рассмеялся, — это шутка. Она не опасна.
Я привязал длинноухого, потрепал его по шее и отправился следом за колдуном.
В замке было просторно и уютно. От пропитанного тленом жилища Ракрута де Мирта его выгодно отличала богатая обстановка, мягкая мебель, деревянные столы и стулья, пушистые красные и белые ковры на каменной кладке, картины в раззолоченных и отделанных драгоценными камнями рамах. Сразу бросалось в глаза, что все представленные картины были портретами, причем все изображенные на портретах бешено вращали глазами, у всех на лицах застыло выражение бесконечного ужаса, как будто живые души были заточены внутри этих произведений искусства и при этом не могли даже двинуться. Все. что им оставалось, это следить за теми, кто проходит мимо полотен А кто мог проходить мимо них в замке Оссиана? Только сам Оссиан… и его любовница. Заметив мой интерес к живописи, колдун остановился.
— Это я сам пишу, — сказал он, — меня здорово забавляет оживлять придуманных мной персонажей… Ведь все они не могут даже шевельнуться. Моим самым большим творческим успехом я считаю вот этот…
Он ткнул пальцем в одну из картин, на которой был изображен мрачный вельможа с золотистой лентой.
— Этот, представь себе, сам добился того, что может вытягивать руку. Очень упорный тип, однажды он даже схватил меня, когда я шел вот здесь, меня чуть кондратии не хватил от страха… Идешь вот так, размышляешь, и вдруг его рука — хвать… Эй, Сэдрик, пошевели-ка лапкой.
Мне показалось, что губы нарисованного вельможи слегка побелели от гнева, но сам он не шелохнулся.
— Гордый, — сказал Оссиан, — а я вот закрашу тебя, гордого, что ты тогда скажешь?
Глаза Седрика бешено завращались, и рука зашевелилась.
— Видал?! — вскричал Оссиан. — Я сделал… Не буду я его закрашивать, ни к чему это… Нравится он мне. Потому что упорный.
Вельможа на портрете перестал шевелить рукой и застыл, успокоенный, что его жизнь вне опасности. Картина, казалось, превратилась в самый обыкновенный рядовой портрет, каких полным-полно в галереях цивилизованных городов.
— Идем! — Оссиан пошел дальше. Он свернул за угол, а меня вдруг кто-то ухватил за руку и резко дернул за портьеру, в полумраке я не сразу разглядел симпатичную девушку с черными как смоль волосами, которые держала длинная заколка.
— Привет, красавчик, — быстро проговорила она.
— Привет… — выдавил я.
— Люцинда-а-а!!! — вдруг бешено заорал Оссиан. — Не ешь его!!!
Я отпрянул от девушки, странно было даже представить, чтобы она могла кого — то съесть. Девушка обернулась на крик и рассерженно зашипела, оказалось, что клыки у нее как у кошки — в два раза длиннее и острее остальных зубов. Кто-то отдернул портьеру, за занавески хлынул свет, и Люцинда поспешила убежать. Напоследок она еще раз бросила на меня взгляд, в котором пылало плотоядное желание.
Оссиан тяжело дышал. Должно быть, ему пришлось быстро бежать, что в его возрасте было совсем небезопасно.
— Уф, — он с трудом переводил дух, — успел… Это была моя сожительница… Любит, понимаешь ли, время от времени сожрать кого-нибудь из гостей.
Несколько ошарашенный происшедшим, я еще раз посмотрел в ту сторону, куда скрылась Люцинда.
— Но ты можешь ее не опасаться, — сказал Оссиан, — я контролирую ситуацию. Раньше времени она тебя не съест.
— Хотелось бы верить…
— У нее тело красивой молодой женщины, а аппетит тигрицы. — Судя по блеску в его глазах, Оссиан очень любил свою сожительницу.
— В моем возрасте начинаешь ценить телесную красоту, — вдруг разоткровенничался он, — когда я ее встретил, мне показалось, что я сгораю изнутри, поначалу, должен тебе сознаться, ее аппетиты были такие, что она покушалась даже на меня, но потом поняла, что со мной можно проделывать куда более приятные вещи.
Он с довольным видом рассмеялся, а я представил, каково это жить с женщиной, которая в любой момент может тобой пообедать… или поужинать. Впрочем, наверное, все мужчины порой испытывают чувство, что женщина, с которой они сосуществуют, буквально ест их изнутри. Так что ничего нового в этом не было. Просто у Оссиана и Люцинды эта ситуация воплотилась в жизнь.
Мы дошли до конца коридора, и Оссиан толкнул одну из дверей. За ней была узкая и длинная комната, которая кончалась решетчатым окном. Дверь изнутри была обита железом, да и вдоль одной из стен тянулись металлические ячейки.
— Все это предохранит тебя от Люцинды. — Оссиан потер ладошки. — Ей совершенно нельзя доверять, помнится, она проделала с одним из моих постояльцев такое, что испортила все стены и ковры, но я на нее зла не держу, тем более что она сама все убрала.
— Да? Сама? Тогда действительно, зачем держать на нее зло…
— Рад, что мы понимаем друг друга, — Оссиан положил мне руку на плечо. — Ну что, пойдем, просветим тебя и узнаем, что ты из себя представляешь?
— Это еще зачем?
— Ну как же, ты пришел ко мне в гости, набиваешься в ученики, наверное, не просто так, должно быть, у тебя есть какие-то проблемы, которые я мог бы помочь тебе решить…
Я замялся ненадолго, поскольку не знал, чего на самом деле можно было ждать от Оссиана. А вдруг решение проблем включает в себя вскрытие черепной коробки или еще какие-нибудь забавные стороны общего обследования, но Оссиан меня успокоил:
— Тебе это никак не повредит, кроме того, ты сможешь узнать ответы на некоторые важные для тебя вопросы…
— Да в общем-то у меня нет никаких вопросов… — я немного замялся.
— Такому юноше, как ты, — Оссиан вкрадчиво взял меня за локоть, — стыдно бояться каких-то пустяков, это даже не лекарское обследование, так просто посмотрим на твою карму, на твою внутреннюю сущность, возможно, узнаем много всего интересного.
— Ну хорошо, — согласился я, чем вызвал на лице Оссиана широкую улыбку.
— Прекрасно, — воскликнул он, — пошли же со мной…
Мы прошли в левое крыло замка и по узкой винтовой лесенке стали спускаться вниз. Я шел следом за Оссианом, который нес в руке толстую свечу, бросавшую блики на шершавые каменные стены… Вверху вдруг послышался шорох, я поднял голову и увидел, что там по-кошачьи метнулся в сторону и скрылся за изгибом лестницы смутный силуэт.
— Люцинда! — громко проорал Оссиан, но ему никто не ответил…
— Не волнуйся, — сказал он мне, увидев, что я вцепился в перила лестницы так, что даже костяшки пальцев побелели, — она только пугает тебя, это у нее игры такие…
Он еще раз посветил свечой вверх, а потом развернулся и продолжил спуск.
Мы оказались в обширной алхимической лаборатории, заставленной склянками с разноцветной жидкостью, колбами, всевозможными железками и банками… Здесь стоял резкий неприятный запах. Центр лаборатории занимал огромный шар, гладкий и прозрачный, сделан он был из стекла, а внутри помешалось что-то вроде густой жидкости.
— Это мой философский камень, — Оссиан ласково погладил округлый бок, — вещь красивая и нужная… Он нам поможет в исследовании… Так, вставай вот здесь.
Он подвел меня к шару, заставил коснуться его рукой, потом поднял ладони и стал медленно поводить ими в воздухе, произнося диковинные слова. Тот, кто учил его колдовству, должно быть, сам был очень древним, потому что заклинания, исходившие из уст Оссиана, были составлены из слов праязыка. Я мучительно вслушивался, стараясь понять их смысл, но он таинственным образом ускользал от меня. Наконец поверхность шара стала заметно мутнеть, шар словно нагревался, он подернулся едва заметной пеленой, а потом жидкость внутри забурлила, вдруг стала фиолетовой, оранжевой и серой одновременно. Непонятно, каким образом возникали эти цвета, но я их отчетливо видел.
Когда внутри шара заискрились желтые молнии. Оссиан развел в стороны узкие ладони, и в его глазах лучисто вспыхнул огонь знания.
— Ну что? — поинтересовался я.
— Тише! — Колдун сосредоточенно уставился куда-то в глубь шара, и на его покатом лбу запульсировала голубая жилка, выдавая испытываемое им напряжение.
— Ну что там?
Я тревожно всматривался в мутную поверхность, но ничего не мог рассмотреть: только желтые молнии и словно плывущие вдаль лилово-оранжево-серые облака
— Да, я ощущаю нездоровый фон, который довлеет над тобой, — сказал наконец Оссиан. — кажется, кто то очень могущественный желает погубить тебя, — он сморщил свои крючковатый нос, — несколько темных проклятий Но они не носят характера искренней агрессии. Тем не менее, если выражаться в буквальном смысле, ты притягиваешь к себе неприятности…
— Это точно, — воскликнул я, — я постоянно попадаю в переделки, такое ощущение, что везде, где я только появляюсь, селится смерть. Может, мне стоит и отсюда убраться?
— Нет-нет, я так не думаю, — в глазах Оссиана заплясали огоньки безумия, — смерть меня опасается куда больше, чем я ее, а из тебя может получиться неплохой ученик, если, конечно, ты готов к обучению. К тому же, как я уже говорил, заклятия не носят характера ненависти. Хм. Не знаю, возможно, это произошло по ошибке… тебя приговорили по ошибке.
— Приговорили?!
Я постарался сообразить, кому было бы выгодно насылать на меня проклятие. Как назло, мне на ум не приходил никто достаточно могущественный, чтобы обеспечить такие крупные неприятности.
Может быть, ведьмы? Тереса… Или Селена.
Я поделился своими предположениями с колдуном.
— Нет, нет. — отмахнулся от этой догадки Оссиан, — у них не хватило бы сил… Никакие ведьмы такое не организуют. Это заклятие имеет устойчивую мощь… Кто-то куда более могущественный… Впрочем, эту силу можно направить в нужное мне русло… А потому, Жак, — он ободряюще улыбнулся, — отныне ты мой ученик… Ты готов?
— Конечно готов, — бодро ответил я, — как я могу отказаться?
— Да, действительно, никак…-пробормотал Оссиан, — тогда ты можешь идти в свою комнату, отдохнуть, собраться с силами, а мне нужно поразмышлять и поработать В ближайшее время я постараюсь выяснить, кто твои недоброжелатели.
— Я провожу его. — Люцинда вынырнула из темноты и теперь стояла и щурилась желтыми глазами, шумно сглатывая слюну.
— Он дойдет сам, — Оссиан мягко взял ее за локоть, — тем более Жак хорошо знает, куда ему идти, а мы с тобой пока поболтаем…
— Хорошо, — с придыханием сказала Люцинда и грациозно улеглась на диван, частично скрывшись во мраке: ее ноги и лицо освещали полыхавшие в хрустальном шаре молнии…
— Ты можешь идти, — сказал Оссиан, подталкивая меня к коридору.
Сдерживая вздох облегчения, я направился прочь. Страшную Люцинду ему, кажется, удалось сдержать. В коридоре я замер, мне вдруг мучительно захотелось узнать, о чем они будут говорить — вдруг это будет тема личного характера, а я так давно не слушал разговоры на личные темы… Я осторожно подкрался к входу в лабораторию Оссиана и, проскользнув внутрь, притаился за шторой: отсюда мне было отчетливо слышно, как говорит Оссиан. С любовницей голос его был чуть более сух, чем со мной. С чего это он так ласков?1
— … а за это, Люцинда, я смогу получить хорошую награду.
— Ты уверен? — лениво спросила людоедка.
— Ну конечно уверен! — раздраженно выкрикнул Оссиан. — На него наслали такое заклятие, что просто удивительно, как мальчишка до сих пор жив. Ему бы в могилке лежать, под сырой земельной, червячочков кормить, а он все еще бегает…
— Может быть, ему покровительствует кто-то из магистров.
— Не-е-ет, — голос Оссиана едва заметно дрогнул, — я ясно ощутил, что за ним никого нет, прети? него, вполне возможно, выступают магистры, а еще у меня сложилось такое чувство, когда я прощупывал его, что внутри его разума скрыт кто-то темный и властный, которого лишили возможности выбраться на поверхность. До определенного времени он дремлет, а потом явится миру и тогда… Впрочем, — осекся Оссиан, — точной картины камень не дает, возможно, это всего лишь мои всегдашние старческие фантазии…
— Которые редко тебя подводили… Скрипнул диван, это людоедка подвинулась, давая Оссиану место, чтобы он сел рядом.
— Тем более от мальчишки надо избавиться, сейчас он уляжется спать, ничего не подозревая, думая, что я возьму его в ученики, — какая чушь… У меня никогда не будет учеников. — Смех у Оссиана был каркающий. — Зачем мне ученики? Чтобы они отняли часть моего могущества?
И Оссиан мог показаться мне при первой встрече симпатичным и обаятельным старичком, который просто не умеет ладить с людьми? Похоже, пора было сматываться. Не зря местные жители смотрели на меня с сочувствием, как на человека, за спиной которого стоит сама смерть, когда я спрашивал их, как пройти в замок.
— Как ты поступишь с ним? — услышал я голос Люцинды. — Отдай мне, я хочу его съесть…
— Он что, кажется тебе достаточно аппетитным? — подозрительно спросил Оссиан.
— Ну что ты? Он куда менее аппетитен, чем ты…
— Эй! — прикрикнул на нее Оссиан. — Поосторожнее с выражениями, а то будешь храниться в лед — «пике на случай, если я решу вернуть тебе утраченные части тела…
Не желая дальше слушать их злобную перепалку, я скользнул в коридор и заспешил прочь. Я намеревался бесшумно спуститься по лестнице и выбраться из замка. Черт меня угораздил сюда сунуться! Впрочем, это было продолжением всех начавшихся уже очень давно неприятностей, я даже успел к ним порядком привыкнуть.
Миновав винтовую лестницу и анфиладу со страшными портретами, я выбежал в холл и оттуда выбрался по главной лестнице к выходу из замка. Бежал я стремительно. Даже воспоминания о том, что мне посчастливилось расправиться с болотными дрофами, людоедом, покинуть обитель святой Бевьевы, не утратив своего символа мужественности, разобраться с Каменным Горгулом и гигантскими насекомыми, не добавили мне уверенности в своих силах. Против такого могущественного колдуна, каким был Оссиан, у меня не было ровным счетом никаких шансов.
Конь спокойно ждал моего появления, он затряс головой и издал радостное ржание, когда я выбежал из замка, снова полез целоваться, но я увернулся от влажного языка, быстро отвязал его, вскочил на спину и ударил длинноухого в бока…
— Вперед, вперед…
Он, похоже, мигом оценил обстановку, наверное, во время службы у лесных разбойников удирать, чтобы спасти свою шкуру и шкуру седока, ему приходилось не раз. Он взял с места в карьер. Так что я едва не вылетел из седла. Пришлось припасть к его шее и крепко-накрепко в нее вцепиться. Уже у самых ворот я спрыгнул, ударом кулака разломал засов и положил руки на одну из створок ворот. В то же мгновение врожденная интуиция заставила меня поднять голову, и я увидел черную-черную тучу, клубившуюся в безоблачном небе. Я обернулся. Оссиан высунулся в одно из окон замка и шевелил руками. Створка легко подалась, я впрыгнул в седло, и мы промчались через ворота. Приподняв голову, я понял, что туча следует за нами, она летела немного выше, и, кажется, черные краски в ней стали еще гуще. Потом в воздухе резко запахло озоном, и в следующее мгновение я буквально ослеп: из тучи ударила яркая молния, прорезав пространство впереди сияющей чертой, разрубившей воздух с громким треском. Слева повалился огромный вяз, подрубленный под самый корень, он мгновенно занялся пламенем. Лишившись заряда, туча стала падать на землю, побелела и мгновенно рассеялась, когда я на спине длинноухого промчался сквозь нее.
Мы понеслись по дороге, потом свернули на какую-то просеку, преодолели несколько холмов, поросших редким кустарником, и выехали на дорогу, ведущую прочь от замка Оссиана.
Некоторое время мой конь еще галопировал, потом устал, перешел на иноходь и, наконец, на шаг — нам удалось удрать от Оссиана. И эту удачу я по праву могу назвать самой большой. Преследовать нас Оссиан почему-то не стал: может, у него нашлись другие, более важные дела, а может, кто-то еще более могущественный, чем он, оберегал меня от опасности, и Оссиану не удалось вовремя напасть на наш след.
Кошмар четырнадцатый
ЕДИНОРОЖИЦЫ
Одинокий красавец-единорог галопом скакал через поле к Голубому Замку. Это был самец с блестящей, глянцево-синей шкурой, в красных гетрах на задних ногах и с изящно изогнутым рогом. Из полого рога, вырываясь и опережая галоп, неслись по равнине низкие, мягкие и сочные, как голос саксофона, звуки…
Пирс Энтони. Голубой Адепт
Я долго скакал по утоптанной дороге, которая петляла меж холмов и деревьев. Оставалось надеяться, что стремительное бегство от Оссиана куда-нибудь да выведет. Впрочем, опасности подстерегали меня на каждом шагу, а после того как Оссиан поведал мне таинственную историю о чудовищном заговоре, который вроде бы был затеян против моей скромной персоны какими-то могущественными силами, я и вовсе перестал верить в какую-либо возможность остаться в живых. Долгий, наполненный опасностями и лишениями путь научил меня верить только себе и полагаться лишь на собственные инстинкты…
Прервал мои мрачные размышления длинноухий. Внезапно он остановился как вкопанный так резко, что я едва не перелетел через его голову.
— Ты что, озверел?! — сердито выкрикнул я, потому что, окажись я чуть менее проворным, запросто мог бы сломать себе шею.
Конь не отвечал, его уши напряглись и вытянулись перпендикулярно шее, так что за них можно было бы схватиться и повернуть на сто восемьдесят градусов его тупую голову. Еще между его торчащими ушами можно было натянуть веревку и развешивать выстиранные вещи для просушки.
Проследив направление его взгляда, я понял, что так поразило и привлекло моего спутника. В некотором отдалении, возле самой опушки светлой рощицы паслось несколько симпатичных серых лошадок. Поскольку хозяев поблизости видно не было, я решил, что они дикие. Лошадки играли друг с другом, скакали, били в воздухе темными копытами и щипали сочную траву…
— Я тебя понял, приятель, — сказал я, — к таким вещам я всегда отношусь с сочувствием, ты давно никого не видел, с кем можно было бы порезвиться? Ну поехали к ним.
Такого рода инстинкты хорошо понятны каждому правильно ориентированному самцу. Подъедем, познакомимся, если у него сложится, придется мне его немного подождать, посижу вон на тех холмах. В конце концов, от Оссиана нам удалось смыться только благодаря моему черному скакуну, я как будто никуда особенно не спешу, так почему бы не дать ему насладиться радостями животного секса…
Я развернул длинноухого, и мы медленно направились к лошадкам, не потому что я не подстегивал его, а просто он избрал осторожную иноходь — опасался их напугать или пытался произвести впечатление. На меня он только сердито фыркнул — должно быть, считал, что я стану дополнительной помехой для его воссоединения с симпатичными дикими кобылками. Я пригляделся к ним еще раз и вдруг заметил деталь, ранее не замеченную мною. Лошадки были не совсем обычные. На их покатом лбу, там, где у обычных лошадей гладкое место, торчал на несколько ладоней длинный и острый шип — кое-кто назвал бы это образование рогом, но он был серебристо-золотой, посверкивающий в лучах солнца и необычайно острый, так что рогом его назвать можно было только с очень большой натяжкой.
— Так, стоп-стоп-стоп. — Я потянул на себя поводья. — Ну-ка, дружище, притормози, это вовсе не лошадки, это единороги… Точнее сказать, единорожицы…
Четыре кобылки с серебристыми шипами на лбу пасутся на лугу, словно так и должно быть… А между тем они только и поджидают каких-нибудь путников. Чтобы потом с этими путниками позабавиться подобно тому, как забавлялся Ракрут де Мирт с теми несчастными, которые забредали в его замок.
Конь не послушался меня, он вовсе не желал останавливаться, сердито затряс головой и зафыркал, выпуская из ноздрей целые фонтанчики слюны…
— Ну хватит, хватит, — я попробовал его развернуть, но длинноухий был непреклонен.
— Идиот, — прошипел я ему в самое ухо, — ты приглядись, это же не лошади, это — единороги.
Но на него мои аргументы никак не действовали Осознав, что бороться с его природными инстинктами жеребца-осеменителя совершенно бесполезно, я ловко спрыгнул на землю и отпустил его.
— Давай, — сказал я, — вперед, иди к своим единорожицам, только учти, что ты плохо кончишь, они опоят тебя зельем и прикончат…
Про зелье единорогов в книге ведьм было сказано совсем мало. Мне было известно только, что такое зелье существует. Как его готовят и как оно действует, я совершенно не знал, но единорогам почему-то не доверял. Ну не вызывали эти кобылки доверия, и все тут. Существа, которые по своему желанию могут становиться либо лошадью, либо человеком, не внушали мне уверенности в своей порядочности. Достаточно представить, что может вытворять парочка таких единорогов в период брачных игр, чтобы почувствовать себя не в своей тарелке. Нет уж, лучше держаться подальше от этих отвратительных извращенных созданий.
После того как я отпустил длинноухого, он, издав лошадиное веселое ржание — друг называется, — помчался к кобылкам под перестук собственных копыт, а я остался стоять на лужайке возле дороги, уперши руки в бока и рассматривая с легкой ненавистью единорожиц, так легко отнявших у меня друга.
Его появление было встречено с восторгом, лошадки принялись кружиться вокруг жеребца и издавать веселое ржание. Нет, конечно же, я его понимал, я бы на его месте тоже легко угодил в расставленную ловушку — самцу всегда сложно бороться с искушениями, особенно если у него недостаточно стойкие моральные принципы, а какие моральные принципы, спрашиваю я вас. могут быть у коня? Сплошные условные и безусловные рефлексы. И если его не били копытом в нос все лошадки, к которым он только хотел приблизиться, у него вряд ли развилось чувство осторожности в общении с противоположным полом. Так что для обмана, одурманивания, приведения в бессознательное состояние длинноухий был идеальным клиентом. Я почувствовал сильный укол совести где-то в области сердца: я должен вытащить его из неприятностей. В некотором роде я был ответственен за то, что он попал в лапы… под копыта… в путы… коварных единорожиц.
«Уничтожить их прямо сейчас огненными знаками, вступить с ними в схватку и отбить длинноухого?»
Я сурово сдвинул брови и решительно двинулся к ним, как истинный солдат справедливости рассматривая все варианты дальнейшего развития событий.
События, между тем, пока развивались вполне мирно. Лошадки скакали вокруг длинноухого, он блаженно озирался, не в силах выбрать из них какую-то одну… Я приблизился и остановился. Две единорожицы мигом оценили обстановку, покинули длинноухого и принялись скакать вокруг меня, делая странные движения гривастыми шеями.
Моему коню это не очень понравилось, он уставил в мою сторону красноватый глаз и некоторое время обозревал возникшие непотребство. Потом его внимание переключилось на тех лошадок, что остались возле него, и он стал скакать вместе с ними. Они помчались куда-то по полю… Единорожицы, бывшие рядом со мной, тоже стали прыгать, приглашая меня принять участие в этой веселой игре, но меня было довольно сложно очаровать лошадиными прелестями, к тому же я все еще подозревал какой-то подвох. С опасением поглядывая на их острый рог, торчавший точно в середине лба, я решительно отодвинул их в стороны и проорал длинноухому:
— Эй ты, иди сюда!!! Тпру… Тфру… Тьфу ты…
В этот момент до них, видимо, дошло, какую ошибку они совершают. Когда, вдоволь наоравшись, я понял, что коня мне таким образом не подманить, и обернулся, передо мной стояли две необычайно красивые барышни, одетые в серые сарафаны. Их прямые пепельные волосы падали на худые плечи, у одной я заметил серебряную нить, вплетенную в пышную шевелюру.
— Опа, — сказал я, хотя чего-то такого ожидал, — здрасьте, сударыни…
— Здрасьте, сударь, — нараспев повторила одна из них, чем в немалой степени напомнила мне дрофу.
Фигуры их были почти недвижимы, а глаза смотрели со странным выражением, как у бойцов, которые только кажутся расслабленными, а на самом деле готовы в любой момент совершить прыжок, стоит их противнику двинуться.
— Ну что замерли? — спросил я, решив, что правильнее было бы поддерживать с ними нейтральные, ни к чему не обязывающие отношения. — Давайте знакомиться… Меня зовут Жак.
— Я — Балалия, а это моя сестра Тутулия… — единорожица приложила руку к груди и слегка поклонилась, сестра повторила этот странный жест.
— Ну вот и прекрасно, — сказал я, — теперь мы хорошо знаем друг друга. Я и мой друг, конь, мы направлялись по важному делу, когда вы появились…
Они прервали мою пространную речь, когда вдруг звонко рассмеялись, словно серебряные колокольчики зазвенели.
— Отлично, — сердито пробормотал я, — вам кажется очень смешным, что мы опоздаем, придем по делу вовсе не вовремя…
— Пойдем с нами Жак, — вдруг сказала Балалия, — мы покажем тебе, как мы живем в нашем Городе единорогов…
Тутулия приблизилась и взяла меня за руку. От нее исходил едва ощутимый пряный аромат, и у меня мгновенно закружилась голова. Потом лужок, рощица и дорога стали вращаться, сделавшись туманными и едва различимыми за пеленой неземного покоя и доверия. Я послушно последовал за ней. Балалия подбежала и просунула ладонь в мою левую руку. Медленно мы побрели в сторону рощицы, я перебирал ногами, словно во сне, длинноухого я видел сквозь, туманную дымку, он прыгал и веселился, в то время как я брел в сопровождении единорожиц по правую и левую руку на заклание… На заклание?! НА ЗАКЛАНИЕ!!! Я вдруг пришел в себя, едва не подпрыгнул, оттолкнул их и яростно выкрикнул:
— Вы что это?! Куда это мы идем?
— Успокойся, милый. — Тутулия попробовала погладить меня по лицу, но я резко отпрыгнул. — Ну что ты? — Тутулия сделала шаг ко мне, протягивая ладонь. — Мы просто хотим показать тебе, как мы живем…
— А зачем мне смотреть, как вы живете, — с подозрением сказал я, — я вовсе не хочу это видеть…
— Может быть, ты не хочешь быть единорогом? — со скрытым страхом спросила Тутулия, ее пальцы все еще тянулись ко мне, а голос был таким напевным, словно она пыталась меня загипнотизировать.
— Единорогом, это еще что за чушь?! — Я сердито взирал на девушек. — Конечно не хочу.
Тутулия вскрикнула и закрыла лицо руками, Балалия повела себя менее истерично, и все же ее лицо стремительно побелело.
— Пожалуйста, — взмолилась она, — не говори так больше, нас может услышать Эпирукий, он не простит нам промаха… Я не знаю, как получилось, что на тебя не подействовали наши чары…
Про себя я возблагодарил небеса за ведьмины снадобья, которые так изменили мое тело, что я мог теперь не опасаться всяких чар физиологического характера, исключая, к сожалению, а может быть, к счастью, — только половое влечение.
— Да уж, для меня надо что-нибудь посильнее ваших чар, — самоуверенно заявил я. — А кто такой этот ваш Эпиногий…
— Эпирукий, — в ужасе поправила меня Балалия. — Пожалуйста, больше не коверкай его имя, а не то он явится, и всем нам будет плохо… Сестры… — крикнула она лошадкам, занятым охмурением длинноухого.
Сестры повернули к нам свои умные лошадиные морды и мгновенно покинули моего приятеля, устремившись к нам. Как покорный осел — сходство подчеркивала длина его розовых ушей, — мой конь поплелся за ними, не отрывая ни на секунду восторженную физиономию от их пышных крупов. Как я его понимал! Когда две оставшиеся лошадки вдруг приняли человеческое обличье, длинноухий в ужасе заржал, встал на дыбы и ударил воздух копытами, потом он стал пятиться назад, его задние конечности подогнулись, и он уселся на землю, озадаченно и грустно разглядывая меня и четырех пепельноволосых дамочек, составлявших мое окружение.
— Что с животным делают, — пробормотал я, — буквально издеваются над ним.
— Сестры, — обратилась Балалия к единорожицам, — на этого самца… — она покосилась на меня… — почему-то не действуют наши чары. Боюсь, Эпирукий нам этого не простит. Мы должны прямо сейчас принять решение, как нам следует поступить. Тутулия подняла вверх руку.
— Я думаю, — важно сказала она, кивая головой, — что нам следует напоить его зельем прямо здесь, если он не хочет идти в Город единорогов.
— Это хорошее решение, — улыбнулась Балалия, — как мы поступим сестры, чтобы он дождался нас?
— Я дам вам честное слово, что подожду, пока вы сходите за зельем, — встрял я в их беседу.
— Не думаю, что нас устроит такой вариант, — резко оборвала меня Балалия, она явно была среди единорожиц за главную. — Я думаю, что вы, сестры, должны отправиться за зельем и принести его, а мы пока покараулим путников, чтобы они куда-нибудь не ушли.
Сестры согласно кивнули, обратились в единорогов и стремительно умчались. На длинноухого, который галопом понесся за ними, высоко забрасывая задние ноги, они не обращали ровным счетом никакого внимания: после того как чары не подействовали, их основной добычей сделался я.
— Я что-то не понял, — сказал я, — что вы себе позволяете? Я собираюсь прямо сейчас развернуться и уйти…
 [hr][br]
Я не злопамятный, я просто злой, а вот память у меня плохая. Совсем склероз замучил: отомщу, забуду, и еще раз отомщу.
|
| |
| |
| коля | Дата: Пятница, 21.12.12, 12:50 | Сообщение # 17 |
|
Санин
Группа: Администраторы
Сообщений: 877
Статус: Offline
| — Лучше не пытайся этого делать, — Балалия угрожающе сощурила глаза, — тогда тебе не поздоровится. Ты должен дождаться их возвращения, выпить зелье и стать единорогом…
— Послушайте, милые, я вовсе не уверен, что на меня это зелье подействует именно так, как вы хотите, у меня организм не совсем человеческий, и я могу стать не единорогом, а кем-нибудь очень неприятным… Неужели вам ни о чем не сказал тот факт, что на меня не подействовали ваши чары? У меня другая физиология…
— Это универсальное зелье, — заверила меня Тутулия, — может, пока приляжем?
В другое время я бы отреагировал на ее предложение с энтузиазмом, но сейчас, перед липом опасности, я воспринял его как издевку.
— Идите вы! — сказал я.
Меня сильно раздосадовало исчезновение длинноухого — он был мне хорошим другом, и теперь я испытывал по отношению к единорожицам сильное раздражение. Я отпихнул их и пошел к дороге.
«Длинноухий решил остаться с ними? Прекрасно. Значит, дальше я пойду пешком, как шел раньше».
— Немедленно остановись! — с раздражением выкрикнула Балалия.
Испытав легкий укол страха (мало ли что они могли придумать), я продолжал следовать заданным курсом — не хватало еще откликаться на окрики тупоумных самоуверенных дамочек. В ее голосе прозвучал металл, но, чтобы сейчас остановить меня, необходимо было что-то потверже металла.
Достигнув дороги, я обернулся. Как раз вовремя, чтобы увидеть, как на меня несутся два единорога. Обе дамы приняли лошадиный облик, они склонили головы и нацелили острые шипы мне прямо в грудь. Их копыта дробно стучали… Я резко прыгнул в сторону, так что они пролетели мимо. Не обернись я — и сейчас распластанный лежал бы в дорожной пыли, а на моем лбу был бы отчетливо виден отпечаток копыта единорога.
— Эй вы, — сердито закричал я, — вы что, вконец обалдели?!
Их мой крик мало взволновал: я собирался сбежать, я не хотел становиться единорогом, а это означает только одно — я враг, со мной надо расправиться, меня нужно убить.
«Может, действительно выпить их чертово зелье? Все равно оно на меня, скорее всего, не подействует».
Единорожицы заходили на второй круг. Они посмотрели на меня налитыми кровью глазами, потом опустили головы и понеслись ко мне. Ну все, мне наскучило их скверное поведение. В конце концов, сколько можно было терпеть? Я стремительно стал ткать в воздухе огненный знак, постарался, чтобы он был как можно более острым и крупным. Знак получился монументальным, словно храм, выстроенный богами. Я швырнул его на землю, а сам отбежал на несколько шагов, чтобы он закрыл меня от «лошадок» и направленных мне в грудь рогов.
Свой стремительный бег прервать они не успели — одна из единорожиц напоролась на знак грудью, другая в последний момент кинулась в сторону, ее занесло — и она распорола себе бок. Кажется, это была Ту-тулия. Знак растворился в воздухе, и обе рухнули на землю, заливая ее голубой кровью. Тутулия все еще пыталась подняться, вздрагивала своими длинными тонкими ногами и вбивала их в сырую от крови землю, а из ее рассеченного бока вывалились внутренности.
«Ну вот, допрыгались… Так я и знал, что добром общение с единорогами не закончится».
Я приблизился. Балалия не двигалась, а Тутулия шевелила ногами и тяжело дышала, раздувая большие лошадиные ноздри. Дыхание вырывалось из ее горла шумно, со свистом, наверное, знак распорол ей легкие… Потом единорожица стала издавать слабое ржание. В этих звуках мне послышалось что-то, отдаленно напоминающее человеческую речь. Я приложил руку к уху и присел на корточки. Тутулия явно пыталась что-то сказать… Я наклонился еще ниже и наконец различил.
— Эпирукии, — бормотала она, разжимая коченеющие губы, — Эпирукии.
Вот оно что… Она вовсе не хотела передать мне свою предсмертную просьбу, а призывала правителя народа единорогов. Если он все же решит прийти на ее зов, то мне не поздоровится, а потому лучшее, что я мог теперь сделать, это спешно покинуть сию местность.
Я вскочил на ноги и двинулся прочь по дороге в ту сторону, куда мы еще совсем недавно направлялись вместе с длинноухим, пока он не увидел этих проклятых единорожиц, испортивших нам все путешествие. Я шел стремительно, время от времени оборачиваясь через плечо. Позади мне мерещился перестук тяжелых копыт Эпирукия.
«Это же надо, — вдруг посетила меня поразительная мысль, — а ведь длинноухий, если попробует зелья единорога, тоже сможет принимать человеческий облик». Осознание этого факта так поразило меня, что я на мгновение замер, а когда пришел в себя, то понял, что действительно слышу отчетливый стук копыт. Причем, судя по звуку, за мной несся целый табун единорогов, разгневанных смертью сестер. Тогда, не дожидаясь развязки, я побежал — пока успею сотворить что-нибудь похожее на огненный шар, они затопчут меня насмерть.
Я бежал и боялся обернуться, потому что мне казалось, я знаю, что там увижу: табун единорогов, несущихся во весь опор с одной только целью — затоптать меня насмерть. Перестук становился все ближе, я метнулся с дороги вправо, споткнулся о камень и упал, сжав голову руками. И вдруг топот стих. Я лежал в страхе, опасаясь даже пошевелиться, потом приоткрыл один глаз, убрал ладонь и обернулся. На дороге застыл отряд всадников. Их было около пятнадцати, хорошо вооруженные молодцы в броне, с привешенными к поясу мечами и арбалетами. Все они с удивлением смотрели на меня…
— Здоров же ты бегать, приятель, — с благожелательной улыбкой сказал один из них, наверное главный, его шлем был украшен серебристым вензелем, — давно не видел, чтобы у кого-нибудь так пятки сверкали.
Я до сих пор не мог поверить, что это обычные люди, а не мифический Эпирукии со своим шипастым воинством.
— Я… я думал, что это единороги…
— Единороги? — Воин привстал на стременах. — Я слышал, что они есть в этих местах…
«Наверное, они не видели Балалию и Тутулию, напоровшихся на огненный знак, — я убил их немного в стороне от дороги, а — если бы видели, уверен, у них возникло бы ко мне куда больше вопросов».
— Есть в этих местах? — переспросил я. — Да они забрали моего коня, чтобы сделать его единорогом, и то же самое пытались проделать со мной! Но я сбежал от них… Я думал, это единороги гонятся за мной.
— У меня в прошлом году они забрали брата, — свирепо проговорил один из воинов, — в прежние времена они так себя не вели, похоже, совсем распоясались.
— А я потерял сестру, — поддержал его другой.
— Мы из крестьянского ополчения, видишь, как нас хорошо подготовили, скидывались на солдатские обновки всем селом, вот направляемся в Катар, приятель, — сказал главный, — чтобы служить тамошнему королю. Если хочешь, мы можем взять тебя с собой…
— А я думаю, что мы сначала должны свернуть шеи единорогам, — выкрикнул тот, что потерял брата, — слишком много нечисти развелось в королевстве, уже приличному человеку по дороге не проехать.
— Ну не знаю, Огель, ты уверен, что нам надо это делать? — Главный задумчиво покачал головой…
— Я-то уверен, вопрос только в том, захочешь ли ты сражаться. — Этот Огель выглядел очень решительным малым.
— А может, лучше уехать? — спросил я. — Может, не стоит связываться с единорогами? Они умеют очаровывать, и потом их очень много…
— Может, и не стоит, — поддержал меня командир этого небольшого отряда…
Но единороги не оставили ополченцам выбора. Они появились неожиданно… Послышался дробный стук копыт, такой громкий, что земля затряслась, а потом со всех сторон нас обступили единороги. Их было великое множество, столько, что они мгновенно заполонили все кругом, выставили в нашу сторону острия шипов и рассматривали нас умными серыми глазами.
— Ну ничего себе! — сказал Огель, поправляя внезапно съехавший на ухо шлем. — Эй, что вам нужно?!
— Позволь мне, Огель, — выкрикнул тот, у которого шлем был с вензелем, — по-моему, мы уже решили, что за главного буду я.
— Хорошо-хорошо… — сказал Огель.
— Эй, что вам нужно?!
«Цирк да и только. Тоже мне воины».
Среди единорогов тем временем возникло волнение, они расступились, и в образовавшийся проход стал протискиваться огромный жеребец — таких я в жизни не видел — с лиловой гривой и мордой, словно высеченной из камня. Голова его было шишковатой, а шип был в несколько локтей длиной — более всего он напоминал шпиль башни. Несомненно, это был сам Эпирукий. Он казался очень суровым и злым.
Единороги явно предпочитали лошадиное обличье, иначе в общении с людьми они выглядели бы как люди.
Окруженный яростными единорогами, я почувствовал, что, кажется, мой последний час настанет очень скоро.
Кони под воинами заволновались. Они заприметили симпатичных лошадок, и теперь их усмиренные души рвались к свободе, они видели сотни неоседланных единорогов и ощущали опьяняющий вкус вольной жизни. Кони забили копытами…
— Э-э-э! — закричал Огель. Его сбросили первым, он тяжело рухнул в пыль и вскочил на ноги, но его жеребец быстро смешался с ощерившейся остриями в нашу сторону толпой.
Увидев, что животные сделались неуправляемыми — они вставали на дыбы, били копытами, выгибали спину и старались всеми силами скинуть седоков, — остальные воины поспешили спрыгнуть на землю. Почти сразу лошади покинули своих всадников — только они их и видели.
Эпирукий приблизился почти вплотную, незаметно для глаза обратился в массивного человека со светлой кудрявой шевелюрой и ухватил меня за запястье крепкой жилистой рукой.
— Ты умрешь! — проревел он мне прямо в лицо, сильно забрызгав меня слюной.
«Все понятно, значит, лошадок уже нашли…»
— Ты убил наших сестер…
Увидев, что мои новые знакомцы глядят на меня так, словно я виновен во всех грехах еще со времен Сотворения мира, я поспешно выкрикнул:
— Ваши сестры чуть не прикончили меня — мне пришлось защищаться!
— Ты не хотел стать единорогом — ты достоин смерти!
— Эй, любезнейший! — Командир отряда выхватил меч и резко приставил его к горлу Эпирукия. — Я вот сейчас тебе горло перережу, тогда ты уже не будешь тут сердито вякать.
«А парень-то оказался весьма расторопным малым, — подумал я, — не ожидал от этих крестьянских рекрутов подобной прыти».
— Это не ваше дело, — выдавил Эпирукий, стараясь говорить очень аккуратно, чтобы случайно не напороться острым кадыком на лезвие меча. Он шумно проглотил слюну.
— Ты давай-ка лучше, — сказал отважный парень, — попроси этих своих единорогов разойтись по-хорошему, мы убираемся отсюда… И этого, как там ты его назвал, забираем с собой.
Эпирукий моргнул одним глазом, и толпа его подданных нехотя посторонилась, давая нам пройти. Мы проследовали через живой коридор вместе с их королем, который осторожно переступал ватными от страха ногами.
— В родном селе я пахал на лошадях, — поделился с ним командир отряда, — но лошади были, как правило, слабые, много на них не вспашешь, а вот на тебе я бы вспахал целое поле… Да на тебе не то что пахать, тебя можно для перетаскивания бревен использовать — силищи-то вон сколько.
Эпирукий скрипнул от злости зубами, но смолчал: сейчас он был полностью во власти человека.
— И даже не думай о том, чтобы снова превратиться в лошадь… — продолжал тот, — ой, прости, в коня… тебя, кажется, задела моя ошибка, лошадь…
Воины шли, обнажив мечи и держа на изготовку щиты, чтобы защититься от направленных на них шипов. Они были готовы принять бой в любой момент — вот тебе и деревенщина… Но единороги опасались нас трогать: мы овладели их королем. Кажется, все складывалось как нельзя лучше. Кажется, мне удастся избежать и этой опасности. Сам всевышний послал мне на подмогу этот отряд…
Мы отошли от табуна единорогов на несколько шагов, когда вдруг из угрожающей, напряженной толпы появился мой длинноухий приятель. Или, вернее, тот, кем он стал.
Несмотря на то, что во лбу у него теперь посверкивал шип — спасибо зелью единорогов, — я с радостью шагнул к нему, потому что решил, что он одумался и направляется ко мне. Но длинноухий только раздраженно мотнул в мою сторону головой и внезапно кинулся на храбреца, державшего меч у горла Эпирукия. Я не успел даже вскрикнуть, как мой бывший конь отшвырнул меня и еще нескольких воинов. Шлем с вензелем слетел с головы несчастного, когда длинноухий врезался в него и проткнул ему грудь. Эпирукий мгновенно ухватил главного за руку, но тот все же успел слабо чиркнуть его по горлу, после чего уронил меч и рухнул на пол. Король единорогов грязно выругался и, приложив ладонь к длинной, но неглубокой царапине, помчался прочь. Я ошарашенно смотрел, как длинноухий, совершив убийство, разворачивается и бежит рядом с Эпирукием обратно к табуну. Он и раньше не отличался покладистым характером и частенько порывался кого-нибудь изувечить, но теперь он совершил открытое предательство. Он предал меня. Быть может, сам того не сознавая, но все же предал. Все. Нашей дружбе пришел конец.
Один из воинов сделал длинный выпад, упав на колено: он попытался дотянуться до длинноухого, но не достал его.
— Я принимаю командование, — прокричал Огель. — Сомкнуть ряды. Эй ты, как там тебя, давай за наши спины…
Я не заставил себя долго упрашивать и в несколько прыжков оказался позади них.
Табун ощерился шипами, единороги гневной волной ринулись на нас.
— Любовь и жизнь одна, она нам не нужна… — скороговоркой пробурчал Огель и, размахнувшись, рубанул по шее одного из нападавших, который целил ему в бедро.
— Сначала убейте вот этого, — проорал Эпирукий и ткнул в меня пальцем, — с остальными разберемся позже.
После этих слов он снова принял лошадиное обличье и кинулся в бой… В тот момент, когда Эпирукий несся на нас, более всего он походил на обломок скалы, который какой-то неведомой силой был запущен в нашу сторону, настолько он был широк — практически неохватен, — быстр и неотвратим.
— Вот черт, — выругался Огель и отшатнулся, наступив мне на ногу: я прятался за его спиной.
Здесь мог помочь только метеоритный дождь. Не размышляя ни секунды над тем, какие последствия он может иметь в такой толкучке, я поднял руки, свел ладони и разбросал их в стороны, выкрикивая страшные слова заклятия. Несколько воинов, отбивавших атаки единорогов, обернулись… И почти в ту же секунду послышался дикий свист, небо потемнело, а затем взорвалось. Огромные огненные обломки посыпались на единорогов, разрывая в клочья их лошадиные тела, пробивая насквозь черепа, дробя кости, лишая их возможности двигаться, думать, чувствовать что — либо кроме горячего и обжигающего страха.
Эпирукий, который уже был совсем рядом, внезапно замер, увидев, что происходит, метнулся назад, и в то же мгновение получил сильнейший удар в голову, расколовший ее надвое, словно грецкий орех.
Он стал заваливаться на бок и придавил своим мощным гелем Отеля, тот отчаянно закричал от боли. Воины рассыпались в панике и побежали кто куда, поминутно натыкаясь на крупы единорогов. Через мгновение после начала метеоритного дождя ими была завалено все поле. Многие соплеменники Эпи-рукия в надежде, что в человеческом обличье у них будет больше шансов спастись, стали людьми… Теперь уже неясно было, кто есть кто. Все смешалось. Воздух и земля клокотали бурей. Меня царапнул вдоль плеча мелкий метеорит, разодрав рубашку и кожу, кровь сразу же пропитала рукав… От боли в глазах у меня немного помутилось, и я присел на землю… Слышались крики и топот сотен человеческих ног. Люди и единороги метались по полю, попадали под свистящие раскаленные камни…
Дождь стих внезапно, так же, как и начался. Над вспаханной тысячей метеоритов землей стелился едва заметный белый дымок, уцелевшие клочки растительности были обильно сдобрены кровью, все вокруг завалено частями тел убитых. Единороги и люди в страхе разбежались… Единственными, кто пережил метеоритный дождь на этом поле, были я и Огель, придавленный тушей Эпирукия. По ней многократно колотили острые камни, превратили конское тело в окровавленную рванину, так что можно было сказать, что Отелю повезло. Зажимая рану на плече, я приблизился к нему… Воин поднял заляпанное грязью и гарью лицо…
— Это ты устроил? — сипло проговорил он. Я кивнул:
— Иногда приходится защищаться вот таким эффектным способом…
— Не мог устроить немного пораньше? — Он сипло закашлялся.
— Надеялся, что все обойдется..
— Ага, обойдется! — Огель попытался вытянуть себя из-под останков Эпирукия, но не смог.
— Давай помогу…
Вместе мы кое-как справились с громоздким телом единорога и присели на теплую и сырую от крови землю…
— Можно сказать, что ты меня выручил, — сказал Огель.
Похоже, он совсем забыл, что я же и втравил его самого и его товарищей в это дело. Такой расклад меня вполне устраивал. Порой приятно общаться с круглыми идиотами.
— Всегда рад помочь…
— И я, — откликнулся он, — ну давай руку, будем знакомы.
Я протянул ему руку, и мы заключили крепкое рукопожатие, после чего Огель поднялся на ноги.
— Я отправляюсь в обратный путь, расскажу о происшедшем, надеюсь, наши смогут найти для меня еще немного денег…
Я едва не рассмеялся, но все же мне удалось сдержать себя:
— Великолепная идея, — заметил я, — удачи тебе.
— А ты не хочешь отправиться вместе со мной? Тебе там тоже окажут помощь, накормят, обогреют.
— Боюсь, здесь наши дороги расходятся.
— Расходятся? — удивился он. — Но как же ты собираешься появиться в Катаре без гроша в кармане? Ты должен будешь заплатить подорожный сбор, который стража взимает со всякого, кто только входит в великий город.
— Как-нибудь решим эту проблему. — Я беззаботно махнул рукой.
— Понимаю, — с уважением протянул Огель, — ты собираешься воспользоваться темным колдовством?
— Что-то вроде этого… — Я еще раз пожат его руку.
— Может, когда-нибудь увидимся? — проговорил Огель.
— Может…
Я поспешно развернулся и, не оглядываясь, отправился дальше, на восток. Там, за несколькими поворотами дороги, меня ждал Катар.
Кошмар пятнадцатый
ТАВЕРНА «КОГОТЬ ДЬЯВОЛА»
То адский ветер, отдыха не зная,
Мчит сонмы душ среди окрестной мглы
И мучит их, крутя и истязая
Данте Алигьери. Божественная комедия
Тому, что Катар был так велик, в немалой степени способствовало то, что в прежние времена город был крупным портом. Здесь пересекалось сразу несколько крупных торговых путей — сухопутных и морских. Кое-кто весьма предприимчивый и носатый, по слухам, пытался организовать также воздушный путь, но драконы, благодаря которым идея должна была осуществиться, плохо поддаются дрессировке. Так что пришлось ему довольствоваться меньшими доходами Тем не менее после того, как город был основан, он очень быстро стал развиваться самостоятельно, постепенно сделавшись столицей Катарского королевства. Впрочем, городом он именовался весьма условно. По сути дела, Катар и был государством. В его состав входило несколько мелких поселений, но все они были настолько малы, что можно было не придавать им значения. Здесь жили вконец обнищавшие крестьяне, да еще сюда порой высылали на поселение провинившихся перед короной горожан.
Все эти сведения я почерпнул из книг еще в отрочестве.
Столица Катара вдохнула в меня аромат былого веселья — когда-то мы с Ракрутом де Миртом устраивали замечательно шумные пирушки в большом городе, обнимали за осиные талии томных красоток. То время возвращалось ко мне теперь целым фейерверком красочных образов и необычайно приятных ощущений. В воспоминаниях тоже можно купаться и даже утонуть, если слишком увлечься.
Не успел я и пары шагов ступить по мощенной булыжником широкой мостовой, как был немедленно остановлен отрядом городской стражи.
— Документ, — потребовал усатый детина, одетый в сине-красный костюм из добротного сукна и стальную кирасу, на голове его красовалась бронзовая каска с двумя маленькими рожками,
Я развел руками.
— Что, нет документа? — изумился он. — А куда тогда суешься, бродяга? Эй, Пайпер!
Коренастый Пайпер мгновенно прибежал, подчинившись приказу командира.
— Этот вот, без документов, собирался просочиться…
— Послушайте, мне нужно…
— И не начинай! — рявкнул Пайпер. — Без документа ты никто, просто бродяга… Да, Арен?
— Вот именно. — Арен рассматривав меня своими маленькими поросячьими глазками. — Но если у тебя есть пара катарских серебряных монет, это, разумеется, все изменит…
— У меня нет катарских монет… — изобразив обреченность, проговорил я.
— Это очень плохо, — сказал Арен, — значит, нам придется сдать тебя в распределитель. Ты же знаешь, что такое распределитель инквизиции?
— Нет, боюсь, что не знаю, а что это?
— Это такое место, где тебе предстоит сознаться во всем…-Арен явно упивался властью, должно быть, он очень дорожил своей работой… — К тому же я, кажется, узнал тебя, бродяга, у тебя шрам на спине, и ты уже пытался проникнуть на территорию нашего города…
— Да я здесь впервые… И нет у меня никакого шрама на спине…
— Без разговорчиков, — рявкнул Арен, надвигаясь на меня.
— А может быть, я просто пойду своей дорогой, выйду из города и отправлюсь куда-нибудь…
— Боюсь, что уже нет! Пайпер, берем его под стражу, неси кандалы…
… Я бодро шагал по центральной улице, насвистывая незатейливый мотив. До чего же все-таки приятно заставлять людей расставаться с их мерзкими иллюзиями. Два стража в сильно обгоревшей одежде лежали на полу в караульной будке без сознания. Сама будка до сих пор дымилась, она начисто выгорела изнутри. Чтобы они не слишком быстро отправились в погоню, когда придут в себя, я на всякий случай сковал их кандалами друг с другом, а заодно пристегнул обоих к оконным рамам.
Оказаться в большом городе было просто восхитительно. Однако следовало где — то набить желудок. Голод уже давал себя знать. Также надо было подыскать местечко, где бы я мог применить свои таланты и заработать деньжат.
Первое подходящее заведение, которое я обнаружил, носило звучное название таверна «Коготь дьявола». Ага, кажется, то, что нужно! Не раздумывая ни секунды, я толкнул дверь и вошел внутрь. Сначала полумрак показался мне совершенно непроглядным, но потом во тьме проступили очертания стульев, столов и до чрезвычайности пьяная публика за ними Чье-то бормотание, одинокие выкрики, стук глиняных кружек об отполированную рукавами поверхность стола и ровный гул нетрезвых голосов доносились до меня вместе с эхом — свод заведения сейчас находился вровень со мной, так что сама таверна «Коготь дьявола» фактически располагалась под землей. Она освещалась тусклым светом свечей из привешенного к потолку плоского металлического светильника. Конечно, на такое обширное пространство пяти свечек, догоревших почти дотла, было крайне мало. Но хозяина заведения этот факт совершенно не смущал. Он стоял возле стойки, навалившись на нее увесистым животом, и наблюдал, как две мухи сидят на краю глиняной кружки, опустив в светлый эль свои маленькие хоботки. Похоже, он всерьез размышлял о том, что, если мухам его эль нравится, значит, его вполне можно было бы разбавить еще немного.
Я сбежал по скрипучей деревянной лестнице в зал и приблизился к стойке.
— Чего тебе? — лениво сказал хозяин таверны, подняв на меня масленые голубые глазки.
— Эля…
Он придвинул мне кружку, из которой лакомились мухи:
— Три медных катара.
Я повернулся в сторону зала. Теперь мои глаза привыкли к полумраку, и я смог разглядеть заведение во всех подробностях. Настоящая клоака. Здесь не было никого, кто мог бы представлять финансовый интерес, вся публика сплошь низшего сословия, пропившая последнее достояние еще на прошлой неделе. Кое-кто из них, могу поспорить, даже не уходил отсюда, а просто отваливался от стола и засыпал, забыв про все на свете.
— Пожалуй, тогда не стоит, — сказан я хозяину или ты, может быть, нальешь мне неразбавленного?
Он что-то буркнул и демонстративно отвернулся.
— А что это твое заведение называется «Коготь дьявола»?
— На то есть причины. Так ты будешь что-нибудь заказывать или мне позвать кого-нибудь, кто тебя отсюда вышвырнет?
— Не надо никого звать, лучше скажи мне, не знаешь ли ты кого-нибудь, с кем я мог бы перекинуться в погер?
Хозяин таверны зло на меня уставился:
— А ты играешь в погер?
— Я профессионал погерной игры, — без ложной скромности сообщил я. — Найди мне партнеров по игре, и двадцать процентов моего выигрыша твои.
— Шестьдесят…
— Тридцать…
— Сорок пять…
— По рукам.
Хозяин перегнулся через стойку, подзывая меня поближе.
— Есть у меня один постоялец, — проговорил он заговорщицким шепотом, — живет в жилой части моего заведения, последняя дверь справа в конце коридора. Это он давным-давно попросил, чтобы я назвал таверну «Коготь дьявола», так вот — он в погер просто отлично играет… Можешь пройти к нему и договориться об игре. Только не забудь про мои пятьдесят процентов.
— Сорок пять?
— Ну да, сорок пять.
— Я самый честный человек на свете.
— Да уж вижу по твоей хитрой физиономии…
Хозяин тяжело вздохнул, пока я обходил вокруг стола. Наверное, его часто обманывали посетители: выигрывали много денег, но никогда не отдавали долг. Позже я понял, что, скорее всего, его мучила совесть, если только совесть может мучить столь недостойных людей.
За стойкой бара открывался узкий коридор, в котором было всего пять дверей. Постояльцы, должно быть, не слишком прихотливы, потому что дощатый пол был ужасно грязным. Складывалось впечатление, что здесь проехал отряд всадников, лошади роняли с копыт комки глины и грязь, а всадники вытряхивали на пол содержимое своих деревянных трубок… А может, здесь просто никогда не убирались. Чем-то мне это местечко напомнило гостиницу с розовыми занавесками, в которой я расстался с девственностью в объятиях юной и жадной проститутки. Только здесь было намного отвратительнее, воздух пах гарью, прокисшим элем и несвежей одеждой.
Я добрался до конца коридора и вежливо постучал в дверь. На стук дверь мгновенно распахнул очень худой человек в домашнем халате с совершенно сумасшедшими светло-голубыми глазами, которые все время бегали. Человек отпихнул меня и выглянул в коридор. Поскольку за моей спиной никого не было, он уставился на меня, точнее попытался уставиться, потому что остановить свой мятущийся взгляд ему так и не удалось. По крайней мере, какое-то поверхностное впечатление о моей внешности он получил.
— Что тебе нужно?! — дрожащим голосом проговорил он.
Складывалось впечатление, что этот человек находится на грани нервного истощения или, по крайней мере, умопомешательства.
— Я полагал, может, у тебя найдется колода карт и мы перекинемся в погер?
— Колода карт? — Он очень удивился несмотря на то, что, насколько я знал, в Катаре погер фактически был второй религией. — Ты можешь зайти…
Он пропустил меня, а сам еще некоторое время пошарил взглядом по коридору. Разумеется, там никого не было.
Его комната поразила меня тем, что была совершенно пуста. Дощатый пол весь был расписан магическими символами, а на стенах изображено нечто, отдаленно напоминающее языки пламени. Потолок и стены были также измазаны сажей, словно странный постоялец разводил здесь огонь.
— Мое имя Каркум, — поспешно представился он. — Тебе посоветовал сыграть со мной хозяин таверны, не так ли?
Его глаза продолжали бегать.
— Да. Он сказал, что ты хорошо играешь и мог бы составить мне компанию.
— Конечно, конечно, — он потер ладошки, — скоро придет еще несколько человек, и мы вполне сможем сыграть… Просто… вдвоем играть не имеет никакого смысла.
— Ну да, погер — для большого количества игроков, — проговорил я, уже представляя, как мне удастся раздеть их до нитки.
— Присаживайся пока, — предложил Каркум и сам уселся на пол.
Я с недоумением огляделся, но поскольку больше никаких предметов в комнате не было, тоже опустился на дощатый пол. Будем ждать партнеров по игре. Странный постоялец, казалось, впал в транс. Он принялся что-то бормотать себе под нос, слегка покачиваясь из стороны в сторону. Должно быть, молится, решил я. Поскольку чужие верования меня никоим образом не касались, я решил не смотреть на него. Но через несколько мгновений Каркум стал издавать хорошо различимое жужжание. Я постарался не обращать на него внимания, но он жужжал все отчетливей, потом вдруг замолчал и пронзительно уставился на меня. Взгляд наконец остановившихся зрачков был весьма жутковатым и, пожалуй, немного не — живым.
Вскоре послышался шум множества голосов, по коридору протопали шаги, потом кто-то тяжело приложился о стену — похоже, — потенциальные игроки в погер не слишком хорошо держались на ногах, — и наконец раздался стук в дверь, заставивший мое сердце сжаться в радостном экстазе — ну вот, сейчас я покажу, что такое подлинное искусство погерной игры.
— Пожалуйте сюда, господа! — Это говорил мерзкий хозяин таверны. — One, нет, вот падать не надо, давайте поддержу под локоток, проходите…
Каркум распахнул дверь. На пороге, с изумлением озираясь, стояли пьянчужки из зала, нетрезвые в хлам. Их можно было хоть сейчас складывать возле стены. Протестов с их стороны не будет, это точно. Они просто неспособны были связно изъясняться.
— Ну-с, — трактирщик подмигнул Каркуму, — вы тут занимайтесь, а я, пожалуй, пойду.
— Эй, подождите…
В растерянности я хотел его остановить, но Каркум резким движением захлопнул дверь.
— Все вопросы потом, — сказал он, — сначала дело…
А потом крутанулся вокруг своей оси и стал медленно таять в пространстве, комната вдруг вспыхнула яркими языками пламени, стены раздвинулись, мои уши заложило, я успел только вскрикну гь от неожиданности, как вдруг все мы с большой высоты рухнули на выжженный песок, причем я здорово ударился при приземлении левой ногой… Еще бы, у меня совершенно не было времени сгруппироваться.
— Всем построиться, — скомандовал Каркум. Он приземлился на согнутые в коленях ноги, лицо постояльца таверны «Коготь дьявола» выражало радость и самодовольство, — эй ты, кретин, поднимайся на ноги.
Ушибленный упавшим на него сверху товарищем по несчастью, один из пьянчужек никак не мог встать. Каркум сделал почти неуловимый жест пальцами, и прямо из воздуха соткалось два мелких кроваво-красных демона. Они подбежали, подхватили пьянчужку за воротник и одним резким движением поставили его на ноги.
— Идите к дьяволу, — сердито сказал он и громко икнул.
— Мы уже почти пришли, — с противной улыбкой на лице сообщил Каркум, — у дьявола жабья голова, и он ждет нас в этом пределе.
— Да? — удивился пьянчужка и принялся заваливаться назад, но красные демоны были тут как тут, они подхватили его и снова придали ему вертикальное положение.
— Валяй, Талий, тащите его за нами, — скомандовал Каркум, — а вы все, уроды, идите следом. Я двинулся первым, за мной потянулись остальные.
— Быстро соображаешь, картежник! — Каркум ухмыльнулся. — Так и быть, попрошу, чтобы тебя умертвили последним.
[hr][br]
Я не злопамятный, я просто злой, а вот память у меня плохая. Совсем склероз замучил: отомщу, забуду, и еще раз отомщу.
|
| |
| |
| коля | Дата: Пятница, 21.12.12, 12:51 | Сообщение # 18 |
|
Санин
Группа: Администраторы
Сообщений: 877
Статус: Offline
| — Спасибо, — сердечно поблагодарил я его. Мы миновали несколько пещер, в которых пылали костры и какие-то темные личности вполголоса обсуждали свежие новости из мира мертвых. Я уловил обрывки разговора, который велся на каббалистическом наречии восточных югров. Некто в углу глодал длинную белую кость, сильные челюсти издавали сухой хруст. Он бросил на нас тяжелый взгляд исподлобья. Потом, подгоняемые двумя красными демонами низшего пантеона, мы повернули в боковой проход и вышли в круглую залу с высокими потолками. Здесь горело несколько массивных черных свечей, каждая в обхвате как ствол гигантского есеня, и стояло темное кожаное кресло…
В нем сидел демон с жабьей головой и поигрывал черным кожаным кнутом. Вокруг него ползали обнаженные красотки человеческой породы. Одна из них обхватила его ноги, вторая лизала носок мягкого сапога, третья изящно выгибалась, демонстрируя нам великолепие своей фигуры. Перед лицом смертельной опасности, откровенно говоря, на эти прелести мне было совершенно наплевать.
— Кого ты притащил на этот раз, Каркум? — поинтересовался демон.
— Какая разница, кого, — нервно откликнулся Каркум, — все равно ты будешь превращать их в мух… и есть.
Я содрогнулся. Похоже, они уготовили нам самую незавидную участь.
— Можно вопрос, ик. — Один из пьянчужек сделал шаг вперед. — А где у вас тут можно отлить?
— Фи! — Жаба с явным неудовольствием поглядел на Каркума. — Бракованный товар, сплошные грубияны…
Он отпихнул лизавшую ему сапоги красотку, но она снова подползла к нему поближе и принялась проделывать то же, но с куда большим усердием.
— Познакомь, а? — попросил другой пьянчужка, с восторгом взирая на обнаженных девиц.
Он даже вытянул руки и двинулся в сторону кресла, но Жаба яростно щелкнул кнутом, и целый лоскут кожи отлетел от щеки несчастного. Хлынувшая кровь мгновенно пропитала ему всю рубашку на груди. Он жалко вскрикнул и упал на колени.
— Каркум, я дам тебе за них несколько медяков, не больше, погляди, в каком они виде… Они же все пьяные… А этот еще и с разорванной щекой.
Каркум с ненавистью взирал на демона, под кожей ходили желваки, а кулаки его сжимались и разжимались.
— Тебе не все ли равно? Будут мухи в винном соусе…
— Не сказал бы, что это очень вкусно, но все равно — спасибо. — Жаба приподнялся с кресла и, приблизившись, стал внимательно нас разглядывать…
Потом он отсчитал Каркуму несколько золотых и уселся обратно.
— Ты можешь быть свободен, — сказал Жаба, — и учти, что в следующий раз нетрезвых я не приму, пьют они, а шумит в голове потом у меня…
— Да понял я, понял… — невежливо пробормотал Каркум.
Он сложил руки на груди и совсем было собрался исчезнуть, когда я подал голос:
— Мне кажется, у меня есть для тебя кое-что интересное…
Кое-чем интересным был золотой амулет, который я выменял на Ундину в лагере разбойников. Все это время он без дела болтался на моей шее. Но сейчас мне в голову пришла мысль, что изображенный на амулете демон сильно напоминает того, кто сидит перед нами на высоком кресле.
Когда я извлек амулет из-за пазухи и вытянул его перед собой, демон на кресле высоко подпрыгнул — давно я не видел, чтобы кто-нибудь так ловко подпрыгивал на месте, — весь подобрался, как будто даже съежился и уставился на меня.
— Откуда он у тебя? — прошептал он таким тоном, что я мгновенно осознал, что этот амулет для него значит.
— От мамочки достался, по наследству…
— Амулет Батистуты! Он не мог достаться тебе от мамочки! — Демон привстал, потом снова упал в кресло. — Отдай его мне, человек, немедленно отдай его мне…
Каркум изумленно посмотрел на Жабу:
— Забрать у него амулет?
— Ни в коем случае, его владельца не стоит обижать. — Демон погрозил Каркуму кулаком. — Над этим амулетом довлеет страшное проклятие, каждый, кто обидит его обладателя, будет проклят, ему будет сопутствовать неудача на протяжении всей жизни, впрочем, жизнь его будет недолгой, а потом он попадет прямиком в нижние пределы ада…
«Интересно, как Оссиан отнесется к этому известию… Наверное, ему не следовало целиться в меня молнией?»
Каркум уже протянул ко мне дрожащую руку, но, услышав предостережение демона, стремительно ее отдернул.
— Тогда это сделают мои помощники. — Он щелкнул пальцами, но два рогатых монстра даже не шевельнулись.
— Мы не пойдем против амулета Батистуты, — гнусавым голосом протянул один из них.
— Ага, — подтвердил другой, — все, что угодно, повелитель, только не это…
Каркум гневно топнул ногой.
— Что за придурки, — сдавленным голосом сказал он и шевельнул пальцами, — если так. убирайтесь, откуда пришли.
Красные демоны мгновенно провалились под землю.
— Это наша фамильная драгоценность, — с умиротворением проговорил Жаба и указал на амулет, — она была утрачена, и я не хочу опять ее потерять.
Он вдруг вскочил с кресла, отпихнул голых дамочек, стараясь улыбнуться мне как можно благодушнее:
— Пожалуйста, садитесь, — он замялся, — простите, не знаю вашего имени, но не сомневаюсь в том, что оно замечательное.
Каркум взирал на поведение Жабы с нескрываемым презрением:
— Сейчас я призову адского воина, и он отберет у него амулет!
— Молчать, — прикрикнул на него Жаба, — я тут командую, я сам разберусь с этой ситуацией… А ты немедленно убирайся отсюда.
Каркум пожал плечами, сложил руки на груди и стал медленно таять, пока не исчез вовсе…
А я прошел к креслу и уселся в него, положив руки на подлокотники. Амулет Батистуты? Редкая удача.
— Вам удобно? — угодливо спросил Жаба. — Сейчас я распоряжусь, и вам принесут поесть. Чего бы вы хотели?
— Баранина с гарниром и эль меня вполне бы устроили, я не слишком прихотлив.
— Отлично. — Жаба кивнул. — Вы слышали, — с обнаженными девицами он разговаривал исключительно суровым голосом, — вперед, выполнять!!!
В страхе дамочки помчались добывать мне еду, а Жаба повернулся к пьянчужкам:
— Не возражаешь, если я превращу их в мух, тогда мы сможем потрапезничать вместе.
— Почему я должен возражать, пожалуйста, в некотором роде они и сейчас насекомые…
Жаба кивнул и стал творить заклятия, выкрикивая слова и пользуясь также жестами. Мне показалось, что превращения давались ему нелегко — слишком много времени, резких движений и лишних слов. Трансформации тоже были медленными и, наверное, мучительными, потому что пьянчужки громко вопили, пока превращались в насекомых с прозрачными крыльями и длинными хоботками. В конце концов все они сделались большими толстыми мухами, и Жаба, покрякивая, стал ходить вокруг них, осматривая их округлые бока.
— Только давай приступим к еде одновременно, — поспешил я его остановить, потому что у меня не оставалось сомнений в том, что произойдет с моим аппетитом, если я увижу, как он поедает несчастных.
— Хорошо, — с видимой досадой сказал Жаба, сглотнул слюну и приблизился к трону.
Мухи стали расползаться, издавая слабое жужжание…
— Пусть ползут, — улыбнулся демон, — мне нравится догонять их и есть…
Дамочки вернулись с едой. На огромной синей тарелке дымилось сочное мясо, рядом лежали красиво нарезанные диковинные плоды, а в прозрачном кувшине плескался темный эль…
— Прекрасно, — сказал я, — давайте все это сюда. Они не двигались, ожидая приказа своего повелителя.
— Что, не слышали, что вам сказали?! — гневно проговорил Жаба. — Живо поставьте еду…
Я ел стремительно, вмиг проглотил баранину, закусил гарниром, даже не заметив его вкуса, вылакал темный эль несмотря на то, что не любил его, и только потом обратил внимание на происходившее в комнате Пиша сразу стала проситься обратно, но я смог сдержать позывы к рвоте — неизвестно, когда доведется перекусить в следующий раз.
Жаба подошел к одной из гигантских мух и распахнул огромную пасть. Вырвавшийся оттуда длинный шершавый язык мгновенно подхватил ее и стал скручиваться, при этом муха сжималась и перемалывалась языком, слабо попискивая. Затем свернувшийся розовый орган исчез в пасти, демон захлопнул ее, издав громкий шлепок толстыми губами, постоял на месте несколько секунд, пока усваивалась пища, а затем звучно рыгнул.
— Делика-а-атес-с, — прошептал он сквозь трепещущие ноздри, — не хотите?
Предложение было адресовано мне, но я, испытывая жутчайшее омерзение, решительно отказался:
— Спасибо. — Правила приличия требовали отклонить угощение так, чтобы не обидеть хозяина. — Я, кажется, наелся…
— Вот и прекрасно, — радостно сказал Жаба. — может, теперь я могу получить амулет?
— Пока еще нет, — важно ответил я, — но можешь быть уверен, что он уже фактически у тебя в руках, правда, чтобы получить его, нужно сделать только одно дело…
— Какое? — свирепо прошлепал Жаба, глядя на меня немигающими мутными глазами.
— Сущие пустяки… — Я выждал несколько секунд, пока он не стал колотить себя ладошками в бока. — Мне нужно наказать того, кто меня сюда притащил…
— Каркума? — Жаба уставился на меня с явным неудовольствием. — Но он мой поставщик… и вообще — у него сильные покровители.
— Это я вижу. Если бы у него не быте сильных покровителей, разве бы он обращался с тобой так.
— А как он со мной обращается? — осторожно спросил Жаба
— Он открыто хамит тебе, выказывает всеми доступными способами свое небрежение. Я бы этого так не оставил.
— Да? — удивился демон. — Выказывает свое небрежение? Никогда бы не подумал…
— И в глаза, и за глаза, — заметил я. — Я прошу о совсем небольшой услуге за обладание могучим амулетом Батистуты — вернуть меня в ту же таверну, из которой я попал сюда, и наказать Каркума…
Жаба задумался…
— Видишь ли, влиятельные…
— Покровители, — оборвал я его, — это я уже слышал… Амулет Батистуты — вот что имеет значение.
— Да, — вздохнул он и снова замолчал. На этот раз его молчание было намного дольше, чем в первый раз. Наконец Жаба решился.
— Ну хорошо, — сказал он, — я готов, в конце концов найду себе нового поставщика… Накажем наглеца.
— Накажем. — Я хлопнул в ладоши и вскочил с трона
— Только амулет вперед…
Этот Жаба определенно был хитрым малым.
— Э-э-э, нет, — сказал я и угрожающе свел брови, — сдается мне, ты хочешь меня обидеть…
— Что ты, что ты, — вскричал он и замахал на меня перепончатыми лапами, — и в мыслях не было, после так после… Ты предлагаешь отправиться в таверну прямо сейчас или предпочитаешь развлечься?
Я уставился на обнаженных красоток, потом представил, с каким удовольствием буду хлестать их длинным хлыстом и наслаждаться их сладострастными стонами. Да, пожалуй, это удовольствие стоит того, чтобы остаться, но Каркум. Мне так не терпелось отомстить этому негодяю, который вместо погерной игры затащил меня в адские пределы
— Вынужден отказаться от удовольствий, — с явным сожалением проговорил я, — может, в другой раз…
Жаба с явным облегчением выдохнул, наверное, он не вынес бы слишком долгих минут ожидания — так сильно он хотел обладать амулетом Батистуты.
— Дело превыше всего…
— Вот это правильно, — проквакал демон, — ну, помчались назад…
Он вдруг вплотную придвинулся ко мне, обхватил лапами и жарко задышал в лицо.
— Эй, что это ты?! — проорал я, крайне возмущенный таким обращением с обладателем амулета Батистуты.
В то же мгновение стены подземного мира раздвинулись, перед моими глазами мелькнуло что-то темное, и мы оказались в комнате Каркума. Колдун стоял у стены и что-то на ней чертил черным угольным карандашом, он явно не ожидал нашего внезапного появления. Когда мы возникли, он резко обернулся и уронил карандаш. Я мягко высвободился из объятий чудовищного демона и отстранился.
— Мы вернулись… — сказал я Каркуму. — Как ты себя чувствуешь?
Он ничего не ответил, только заметно побагровел…
— Видишь ли, — Жаба надвинулся на него и ухватил за воротник, — я вынужден уволить тебя со службы, потому что мне необходим амулет Батистуты. Ну ты же понимаешь меня… Сам, наверное, на моем месте поступил точно так же.
Демон крепко вцепился в его предплечья и замер, очевидно, прицеливался, намереваясь нанести тяжелый удар в голову колдуна.
И тут Каркум непостижимым образом вытек из лап демона, не ускользнул, не вырвался, а именно вытек… Когда он очутился на полу и хотел было вскочить на ноги, Жаба изо всех сил врезал лапой ему в подбородок. Демон был настолько силен, что тело колдуна — а он скончался на месте, в этом сомневаться не приходилось, достаточно было услышать кошмарный хруст, — пробило одну… вторую… третью… стену и скрылось где-то вдалеке, рассекая воздух с пронзительным свистом…
— Ну, — нетерпеливо сказал Жаба, — я могу взять амулет Батистуты?
— Ты можешь гарантировать мне жизнь?
— Мамой клянусь…
— Ладно. — Я снял с шеи золотой амулет и протянул его демону.
В это мгновение у него был такой торжественный вид, словно ему протягивали не амулет, а золотую корону, которую он должен был водрузить на свою жабью голову.
— Спасибо тебе, — демон был совершенно серьезен, — я это запомню. — Перепончатая лапа сгребла амулет, и через мгновение Жаба исчез в языках красного пламени вперемешку с клубами черного, едкого дыма.
В дыру, проделанную телом Каркума, выглянул заспанный жилец с растрепанными седыми волосами:
— Что у вас тут произошло? У меня насквозь пробило гардероб! — Он выглядел действительно потрясенным. — Кто возместит мне убытки?
Я отодвинул его в сторону и осмотрел стену. Она была сделана из картона, хозяин таверны, мерзавец, сэкономил даже на строительном материале. Я прошел дальше. Следующая комната вся была завалена каким-то хламом, ее Каркум тоже пробил насквозь.
Я выбрался в темный зал и сразу же натолкнулся на хозяина, который в задумчивости почесывал лысеющую голову, разглядывая разгромленную стойку. Уничтожив своим телом стойку, бедолага-колдун пропахал носом по столам и воткнулся в стену. Поваленные столики и оглушенные пьянчужки мало кого заинтересовали. В заведении продолжалась пьянка — она началась слишком давно, чтобы прерываться по такой незначительной причине, как чья-то безвременная кончина, пусть даже весьма странная… Подняв на меня глаза, хозяин в ужасе отпрыгнул:
— Ты?!
— Точно, — сурово сказал я. — Хорошо понимаю твои ощущения, я действительно вернулся из ада… куда ты меня отправил… Знаешь, сволочь, в погер я так и не поиграл… Но проценты тебе все же верну. Думаю, ты заслужил не меньше пятидесяти.
Он скакнул в сторону и бросился бежать, но я поймал его за воротник, вернул на место, развернул и хорошенько врезал в челюсть. Пройдоха перевернулся через разломанную стойку и упал на один из столиков, после чего у стола подогнулись ножки и все, кто сидел за ним, вскочили с мест.
— Наших бьют! — проорал кто-то, опуская бутылку на голову соседа…
Послышался свист, улюлюканье, и пьяная энергия внезапно заполнила зловонное пространство таверны, выплеснулась наружу звоном разбиваемой посуды, шлепками кулаков по одутловатым лицам, хрустом ломаемой мебели и костей, тяжелой бранью и криками боли. Я подскочил к хозяину, который поднялся и теперь охал, вытирая рукой кровь с подбородка, и изо всех сил приложил его в нос. Он покатился по полу, угодив кому-то под ноги. Этот кто-то опрокинулся вместе с табуретом, который держал над головой, и ударил меня им по колену
— А-а-а, — заорал я, наступая ему на спину, и принялся жестоко молотить кулаками всех, кто попадался мне на пути к лестнице, ведущей наверх, — уничтожу, сволочей!
У самой двери я обернулся. Побоище развернулось с невиданным доселе размахом, дерущимся удалось разгромить всю северную стену и даже сорвать с потолка светильник, после чего в зале наступила почти кромешная темнота. В этом мраке ослепшие люди впопыхах дубасили друг друга, кто-то бешено ругался, а самые сообразительные уже открыли краны и теперь цедили в уцелевшие глиняные кружки и распахнутые глотки разбавленный эль.
Внезапно вспомнив, что у меня все еще нет денег, а без них в этом городе было очень неприятно существовать, я ринулся назад, пошарил под стойкой и легко обнаружил поднос с монетами различного достоинства. Высыпав их себе за пазуху — потом разберусь с ними подробнее, — я отправился в обратный путь. Действия мои не укрылись от глаз дерущихся. Кое-кто попытался меня остановить, но был сбит с ног. Я уже настолько вошел в раж, что орудовал оторванной ножкой стола…
Наконец мне удалось пробиться к лестнице, ведущей наверх. Я поспешно выбрался из жуткого заведения, выскочил на улицу и вдохнул воздух, показавшийся мне необычайно свежим после зловонного питейного смрада. За моей спиной с сухим треском сломались потолочные балки, и с диким грохотом на головы дерущихся обрушилась крыша. К небесам поднялся целый столб бурой пыли.
Я услышал, как кричат от боли и ужаса задавленные и травмированные досками люди, и быстро пошел прочь, дав себе зарок никогда больше не посещать столь отвратительные места…
Но должен сознаться, что уже через несколько часов не удержался — моральная травма от столкновения с кошмарной действительностью адских пределов была все еще очень сильна — и завалился в подобный же кабачок. Я дважды проходил мимо, пока кружил по городу в поисках чего-нибудь теплого и привлекательного. Но поскольку никто настолько привлекательный, что мог бы привлечь мое внимание, так и не обнаружился, я решил пропустить несколько кружек светлого эля, чтобы ощутить, как сердце перестает биться в аллегро и переходит к темпу ларго.
Кошмар шестнадцатый
УТРАТА ДАРА
В каждой из спален размещается по две парящие кровати реактивного типа, так что общее их число достаточно для восемнадцати человек. Кроме того, пять из них — двуспальные, на тот случай, если некоторым из вас захочется спать вместе.
— Я отдал специальное распоряжение относительно сожительства сотрудников моей фирмы, — раздраженно заметил Ранкитер.
— Вы — за или против.
— Против.
Филип Дик. Убик
Пританцовывая, я следовал вдоль улицы, разглядывал прохожих и посмеивался. Эль творил настоящие чудеса — что за волшебный напиток! — еще недавно я был в самом жутком настроении, едва не стал пищей кошмарного демона с жабьей головой в адских пределах, опасался за свою жизнь и бессмертную душу, а вот теперь мир сделался радужным и замечательно светлым, будто опрокинутый в желудок эль. Все страшное переместилось на второй план, отступило, осталось далеко за горизонтом восприятия, и даже мои мысли о преследующем меня злом роке сделались неотчетливы и неясны — как будто все они растворились в светлом эле. Я шел и улыбался прохожим, а они мне… Особенно усердствовал я при встречах с дамочками. Их мой вид, кажется, тоже впечатлял. По крайней мере, реагировали они бурно. Улыбались в ответ — ах, эти ямочки на щечках и игривые глазки, — подмигивали мне, а самые смелые даже делали ручкой вот этак…
Потом я приметил парочку черноволосых красавиц, которые стояли возле одной из кожевенных лавок и смеялись. То, что поводом для веселья был я, не оставляло никаких сомнений. Я остановился, сделал в их сторону недвусмысленный жест, чем вызвал очередной приступ их веселья. Так мы перемигивались и махали друг другу довольно долгое время. Подходить к ним я совсем не спешил, да и они, похоже, никуда не торопились.
Наконец я решился и направился к ним, широко улыбаясь. Улыбка, впрочем, блуждала на моем лице довольно короткое время. Внезапно светлое чувство оставило меня, мне показалось, что за мной кто-то пристально наблюдает. А потому я стремительно обернулся. Вдоль улицы, расталкивая прохожих, бежали четыре стражника, вооруженные длинными алебардами, и еще один с двуручным мечом, который он уже вытаскивал из заплечных ножен.
«Ну, дела», — успел подумать я, рассматривая их немного мутным взором, потому что количество выпитых мной не так давно кружек эля составляло чертову дюжину.
Я обернулся на красоток, но они с ужасом взирали на вооруженных людей, которые явно направлялись ко мне.
— Это он! — закричал один из стражников, показывая на меня пальцем. — Он нас приложил и не заплатил подорожную… — Увидев, что его товарищи уже готовы кинуться на меня и разрубить на куски, он проорал: — Только будьте с ним поосторожнее, он вот так вот шевелит руками и полыхает огнем…
— Чем он там полыхает — разберется в распределителе инквизиция, — проворчал стражник с двуручным мечом, должно быть главный.
Прохожие поспешили скрыться, сообразив, что королевская стража собирается производить захват опасного преступника. Все они хорошо знали, что захват — дело непростое, так что в боевой сутолоке кого-нибудь могут серьезно покалечить. За считанные секунды улица опустела. Исчезли и темноволосые красотки. На том самом месте, где еще недавно они активно старались привлечь мое внимание, всем видом демонстрируя, что и они сами, и их прелести легко доступны, теперь стоял я, плотно прижавшись к стене — говоря откровенно, я за нее держался! — и нетрезво наблюдал за перемещением стражей.
Приглядевшись, я без труда узнал в орущем стражника Арена, того самого негодяя, что не хотел пускать меня в город без подорожной подати, — это надо же такое придумать, в то время как каждый должен свободно идти, куда ему заблагорассудится. Кажется, я его немного поджарил и оставил прикованным к его помощнику и оконным рамам в выжженной будке. Арен на поверку оказался очень расторопным малым и, пока я пребывал в адских пределах, сумел организовать целую кампанию по моей поимке. Надо же было королевской страже появиться именно тогда, когда я набрался светлым элем под завязку, не слишком хорошо соображал и двигался.
Стражники рассыпались полукругом и стали обходить меня с флангов. Я опирался на каменную стену и старался соображать как можно яснее. Вот черт! Оссиан был прав. Я действительно притягивал неприятности, как магнит.
— Медлить нельзя, а то он начнет насылать на нас огонь, — возопил Арен и ринулся вперед, нанося удар алебардой.
— Живым брать! — рявкнул обладатель двуручного меча и постарался дотянуться им до меня.
От алебарды я ушел, но движения мои были сейчас плохо скоординированы, поэтому от меча мне увернуться не удалось. Лезвие плашмя опустилось мне на бедро. Охнув, я неловко отпрыгнул в сторону, в это мгновение ноги мне подсекли древком алебарды, и я рухнул, приложившись щекой о булыжную мостовую. Стражники стремительно подлетели и принялись скручивать мне руки за спиной пеньковой веревкой. «Чувствуют, мерзавцы, что моя сила в пальцах!» Таких коротких поединков, да еще сразу же складывающихся не в мою пользу, я припомнить не мог.
— Ага! — радостно закричал Арен. — Вот и все, ну повидайся теперь огнем…
Он сильно пнул меня в ребра, но боли я почти не почувствовал, потому что, как уже неоднократно упоминал, сильно накачался элем, и теперь, после того как я оказался в горизонтальном положении, меня стало неудержимо клонить в сон, мне было совершенно не до поединков и колдовства. Сейчас бы поспать!!!
Стражники поднята меня на ноги и поволокли куда-то. Я сплюнул сочившуюся из разбитого рта кровь в лицо одному из них и попробовал что-то запеть. После сильного удара под дых я оставил эту затею…
В конце концов мы оказались возле высокого каменного здания, меня проволокли по низкой лестнице и бросили в коридоре, избитого и все еще сильно нетрезвого. Кровь и побои немного привели меня в чувство, но, как только я пытался пошевелить головой или какой-нибудь другой частью тела, к горлу немедленно начинала подкатывать дурнота: голова кружилась, все кругом плыло.
Через какое-то время приоткрылась дубовая дверь напротив, и в коридор вышел суровый человек с орлиным профилем, его лицо я, приподняв голову, разглядывал снизу вверх.
Он сердито сплюнул на пол, причем едва не попал в меня, потом ушел. А когда вернулся через некоторое время, ворчливым голосом отдал команду нескольким местным стражам, и меня подняли, втащили в комнату и усадили на стоявший точно посередине высокий стул.
— Вот так вот хорошо, — заметил я после того, как ощутил, что мое тело наконец приняло вертикальное положение, — куда лучше, чем раньше… а то, когда я лежал, это мне не очень нравилось.
Суровый человек уселся в дальнем углу. Некоторое время он рассматривал меня, пожевывал тонкими губами и хмурился одному ему ведомым мыслям. Наконец он заговорил.
— Риан де Руаси — мое имя, колдун, — сказал он, — я называю тебе свое имя, чтобы ты понял, что мои намерения самые светлые — избавление мира от темного колдовства.
— Мои тоже самые светлые… — громко пробормотал я, стараясь говорить связно, — избавление мира от темной религии.
Моя реплика вызвала краткую паузу в нашей только начавшей зарождаться дискуссии… Он вскочил на ноги и приблизился.
— Какой ты, однако, интересный юноша. — Инквизитор обходил меня кругом, с подлинным интересом всматриваясь в мое лицо.
— Мне многие женщины это говорили…
Я в свою очередь решил тщательно рассмотреть его.
Похоже, он принципиально не носил мантию, и бородку аккуратно подстригал: насколько я знал, от местных служителей церкви требовалось ортодоксальное следование обряду отращивания бороды — бриться им было категорически запрещено. Этого служителя подобные правила, видимо, мало волновали. Его величайшей целью была борьба с черным колдовством, а все остальное он почитал условностями и незначительным грузом веры, обременявшим церковников и делавшим их служение господу намного тяжелее. На груди у инквизитора висел массивный золотой крест на толстой цепи. И крест, и цепь сверкали так, что глазам становилось больно. Складывалось впечатление, что инквизитор носил этот священный символ как украшение.
— Ничего интересного во мне нет, — заверил я его, немного поразмыслив, — я самый обычный юноша… Таких сотни бродят по улицам Катара. К тому же я немного пьян…
— А ничего, что ручки у нас связаны, — поинтересовался инквизитор, — ничего страшного?
— Затекли, — поделился я с ним, — если бы вы могли немного ослабить узел…
— Затекли? — с мнимым сочувствием переспросил он. — Ай-яй-яй… А вот ослаблять узелок я не буду… Не буду… Мало ли что это за собой повлечет. Вдруг в твоей черной голове родятся какие-нибудь черные мысли… Лучше я затяну его покрепче.
Он приблизился и резко дернул за веревки, укрепляя узел. Я сморщился от боли и яростно плюнул ему под ноги. Инквизитор со страхом отпрыгнул.
— Колдовство? — вскричал он. — Нечего тут плеваться… Видишь, какие мысли уже родились в твоей черной голове.
— В моей черной голове? — изобразил я удивление. — Чего это она черная? Я, откровенно говоря, даже не понимаю, из-за чего весь сыр-бор, похоже, меня с кем — то перепутали… Вот притащили сюда, ранили, побили… А теперь еще пытают.
Возмущался я вполне искренне, потому что действительно не мог понять, что в моей манере поведения могло так задеть местных жителей, что моей нескромной персоной решила заняться священная инквизиция.
В тот момент я еще не понимал, что Риан де Руаси был совершенно прав, ему следовало уничтожить меня, пока я еще не переродился и не уничтожил катарскую церковь, а вместе с ней и все остальные религии на объединенных материках, островных и Мастеровых землях, и не покорил народы, включая могучих воинов бескрайних степей, поставленных мной на колени всего за две недели…
Инквизитор усмехнулся моим словам:
— Подобные речи я уже слышал из многих уст, и не раз… Много-много раз… Мне говорили эти слова люди, кажущиеся такими честными, а на поверку оказавшиеся злобными колдунами и ведьмами… Все они пришли в этот мир с темной стороны, и туда же я отправил их после нашей с ними встречи. Так, значит, ты утверждаешь, что живешь в этом городе с самого своего рождения и знать не знаешь, чего это тебя вдруг схватили?
— Ну почему же? Я приехал всего неделю назад… — соврал я, хотя появился в этом городе прошлым вечером.
— Ах, неделю… — Риан де Руаси сложил руки на груди, изобразив нечто напоминающее молитвенный жест. — Давай же проследим последовательность событий… Значит, ты заплатил подорожную, вошел в город?
— Ну да… Точно так.
— А тот самый стражник, что обратился к властям Катара? Он жаловался на то, что его оскорбили действием и ограбили, видимо, он ошибся, обвиняя тебя в черном колдовстве?! — возвысив голос, яростно вскричал Риан де Руаси.
— Совершенно ясно, что он напился и проспал все самое интересное, — ответил я, также перейдя с обычного тона на крик, — это понятно даже младенцу.
— Какому младенцу?! — проорал инквизитор.
— Известно какому!!! — не уступал ему я.
— Ересь, черная ересь! — Инквизитор ухватился за крест и принялся бегать из угла в угол, потом остановился и уставился на меня маленькими угольными зрачками. — И ты смеешь утверждать, что ничего не знаешь о черном колдовстве! Да за подобную ересь тебе надо вырвать язык и отправить на рудники, но так легко ты не отделаешься…
— Чем же я отделаюсь? — поинтересовался я.
Мне действительно было весьма любопытно узнать, какие муки приготовит для меня священная инквизиция. Может, они подойдут к делу с изрядной долей фантазии? Но инквизитор не пожелал делиться со мной своими планами.
— Могу я осведомиться о цели твоего визита в наш город? — Де Руаси взял себя в руки — после упоминания о младенце он немного вышел из себя и задал этот вопрос уже весьма язвительным тоном.
— Нет, не можете, — решительно ответил я, — это дело государственной важности…
— Вот как, — де Руаси не смог скрыть злорадной улыбки. — Об этом деле государственной важности, — он принялся потирать ладошки, при этом на лице его отразилась совершенно зверская гримаса, — ты мне все расскажешь… все-все — все… только немного позже, в подвалах… ты слышал, колдун, про подвалы инквизиции?
— Что-то слышал, говорят, там у вас настоящий праздник, много эля, женщин, якобы там все узники инквизиции развлекаются вместе со священниками, играют в азартные игры, выпивают, любят доступных женщин самыми разными способами…
— Изыди, грешник! — вскричал инквизитор, снова ухватившись за основание креста на своей шее, его поза стала смехотворной, он весь подобрался, скрючился и смотрел на меня с явственно выраженным ужасом.
— Перекинемся в картишки, святой отец? По вашему лицу видно, что вы уважаете погер… И выпить, должно быть, тоже не дурак… а?
— Прочь, исчадие адских пределов. — Он в ужасе замахал на меня руками и поспешно выбежал, захлопнув за собой дверь.
— И кто у вас этих женщин подбирает, не вы ли… — для верности прокричал я ему вслед… — ну точно он, поглядите, как умчался.
Инквизитор и правда скрылся очень быстро, шаги его стихли в отдалении, а я вскочил со стула и кинулся к окну — решетка, потом к двери — она была заперта.
Я был совершенно отрезан от внешнего мира Тогда я присел на корточки и принялся судорожно перетирать веревки об острую грань спинки стула. Я очень спешил Веревки поддавались плохо, но, так как инквизитора не было довольно долго, в конце концов мне удалось с ними покончить. Почти в то же мгновение я услышал его поспешные шаги и, поскольку в дверь могли войти в любой момент, уселся на стул, сделав вид, что раскаиваюсь. Освобожденные от пут руки я спрятал за спиной.
[hr][br]
Я не злопамятный, я просто злой, а вот память у меня плохая. Совсем склероз замучил: отомщу, забуду, и еще раз отомщу.
|
| |
| |
| коля | Дата: Пятница, 21.12.12, 12:51 | Сообщение # 19 |
|
Санин
Группа: Администраторы
Сообщений: 877
Статус: Offline
| «Это же надо быть таким идиотом! Оставить „опасного черного колдуна“ совершенно одного!»
В комнату вошел Риан де Руаси в сопровождении двух огромных палачей, на головах у них были темно-зеленые колпаки с вырезанными отверстиями для глаз.
— Вот он! — Риан де Руаси с отвращением показал на меня. — Это опасный колдун и ужаснейший еретик, я хочу, чтобы он сейчас же был препровожден в подвалы, где вы первым делом вырвете ему язык. — Инквизитор внимательно поглядел на меня, ожидая увидеть ужас в моих глазах, но не дождался от меня такой радости. Тогда он гневно выкрикнул: — Берите его!
Все то время, что он произносил речь, я стремительно шевелил затекшими пальцами, приводя в движение скрытые силы. Де Руаси вдруг замер, вглядываясь в меня: нельзя было отказать ему в наблюдательности. Меня выдавали мои сузившиеся по-кошачьи зрачки и мертвенная неподвижность глаз. Заметив, что происходит что — то необъяснимое, он отпрыгнул назад и проорал:
— Скорее, скорее же, хватайте еретика!!!
В то же мгновение я вскочил на стул и, выбрасывая вперед ладони, сначала левую, а затем правую, плавными движениями, словно собирался вплавь преодолеть широкую реку, швырнул два огненных знака.
Оставляя за собой яркий свет, быстрыми кометами они полетели в заданном мной направлении. Один попал точно в грудь надвигавшегося на меня здоровенного палача — и его отбросило к задней стене, сильно припечатав о каменную кладку, другого лишь слегка зацепило за плечо. Но и этого было достаточно, чтобы знак разорвал кожу и сухожилия, и из раны фонтаном хлынула кровь. Палач закричал, ухватился рукой за поврежденное плечо и попятился к двери. Трусливый де Руаси опередил его, одним скачком он распахнул дверь и нырнул в коридор, а я отпихнул палача и прыгнул следом. Инквизитор мчался по проходу налево, повизгивая, как поросенок, который узнал, что его откармливали на холодец. Выход был справа. Я свернул туда, выскочил из дверей храма инквизиции, очутился на каменной мостовой и помчался прочь…
Разумно рассудив, что на улице оставаться опасно, я нырнул в очередной кабачок, где царил полумрак и меня было довольно сложно опознать. Кажется, весь Катар кишел маленькими питейными заведениями, и я продолжил накачивать себя элем…
Каково же было мое удивление, когда через некоторое время в кабачок пожаловали те самые красотки, которые присутствовали при моем аресте. Если вдуматься, то их появление было легко объяснимо. Кожевенная лавка, возле которой я увидел их впервые, была неподалеку от этого местечка. Наверное, они частенько заскакивали сюда, чтобы пропустить стаканчик и познакомиться с кем-нибудь не в меру веселым и разбитным. Они уселись за ближний ко мне столик и теперь весело хохотали, поглядывая на меня с вполне легко объяснимым задором беспутной молодости. То ли они меня не узнали, то ли им было все равно, что еще недавно я был арестован вооруженным отрядом стражников и меня в полу бессознательном состоянии уволокли неизвестно куда. Кольнуло предчувствие чего-то нехорошего, что снова стремительно надвигалось на меня, однако я постарался не задумываться над такими вещами… Позднее я понял, как иногда бывает важно прислушаться к голосу интуиции.
По виду они были совершеннейшими распутницами, чем привлекли меня еще больше. Я уселся за их столик и завел с ними непринужденную беседу о погоде, до которой ни мне, ни им не было никакого дела.
— А как тебя зовут? Меня Падала, — сказала одна из них.
— Мерла, — представилась другая, глаза которой были зелеными, как у кошки, и такими яркими, что больно было смотреть.
Когда-то я знал одного аптекаря, который все кожные и внутренние болезни лечил странной жгучей зеленой настойкой, так вот, по цвету та настойка была точь-в-точь как ее глаза. Про себя я даже прозвал Мерлу «зеленкой» — это имя ей шло куда больше.
Вообще же их имена мне отчего-то не понравились, но это не имело значения для наших зарождающихся отношений. Аппетитные округлости, которые они охотно демонстрировали, вызывали во мне явственный трепет плоти. Я положил руку на бедро одной из них: горячее и такое твердое…
— А ты откуда, Жак? — спросила Мерла.
— Из преисподней, — радостно пошутил я.
Их моя шутка, похоже, совсем не развеселила. Они только переглянулись, словно мои слова подтвердили какие-то давно им известные факты. Я, впрочем, был настолько поглощен развитием событий (кажется, я кричал в тот момент: «Еще три эля!»), что совершенно упустил их реакцию на мою шутку из виду. А позже наблюдать за переглядыванием девушек стало совсем бесполезно, потому что я опрокинул в себя две литровые кружки светлого эля, и мир стал расплываться, приобретая радужные очертания…
Между тем и сами девушки делались все привлекательнее. Их смоляные кудри вызывали во мне смутное ощущение узнавания… Ах да! Это Тереса. Ее черные пряди так напоминали переплетавшиеся шелковистые волосы моих новых знакомых. Они шептались о чем-то и лукаво поглядывали на меня, Падала встряхивала своей великолепной шевелюрой, поправляла упавшую на лоб прядку, ловила мои взгляды и снова чем-то неуловимо напоминала мне Тересу. Может быть, цветом волос, а может быть, манерой поведения, едва уловимыми жестами и знаками.
— Может, пойдем ко мне? — наклонилась к моему уху зеленоглазая Мерла.
— А как же она? — я посмотрел на Падалу.
— Она отправляется с нами, — заверила меня Мерла. Падала улыбнулась и закивала. Тонким пальцем она слегка коснулась моего подбородка.
— Пошли, — решительно заявил я и, качнувшись, поднялся.
Они подхватили меня под руки, одна из них швырнула на стол горсть медяков, и мы медленно пошли между столиками.
Когда мы выбрались на воздух, я увидел, что на Катар уже опустились мягкие сумерки, было тепло, из полумрака выступали силуэты деревьев, неподалеку слышалась перекличка стражников. Внезапно я вспомнил, что меня разыскивает инквизиция, и замер.
— Ну что ты, Жак, — Мерла слегка дернула меня вперед, — пошли, с нами ты вне опасности, мы проводим тебя…
— Хорошо, — откликнулся я, продолжая вглядываться в сумрак.
Мы миновали несколько перекрестков, потом свернули в темную подворотню, прошли через двор, где на веревках, перекинутых прямо через оконные ставни, сушилось белье, потом спустились в полуподвал. Неожиданно передо мной зажегся свет — это Мерла запалила свечу.
— Эй, куда это мы пришли? — Я с интересом озирался, но в помещении, где мы оказались, не было ровным счетом ничего примечательного — только сырые стены и закопченные потолки.
Мне никто не ответил. Девушки стояли передо мной с мрачным и отрешенным видом.
— Эй, да что тут происходит? — внезапно почувствовав, что запахло жареным, я подался назад и уперся спиной в твердый камень стены.
Мерла вдруг извлекла откуда-то свиток, вскинула руки и принялась нараспев произносить слова.
Я сразу же услышал пение ангелов… Хоровое пение, складывающееся из тонких, пронзительных голосов, оно все приближалось. Я постарался стряхнуть с себя хмель, затряс головой… На меня явно накладывают какое-то заклятие! Я попытался сделать шаг вперед, но ноги мои словно приросли к полу. Падала хохотала, за ее лицом скрывалось чье-то чужое, маска сползала с нее, как смываемая с лица косметика, ее облик таял, пока она не обратилась в Тересу. И не только она… Обе они обернулись Тересой, потом снова разделились, став самими собой… Тереса хохотала голосом Падалы. Тереса все время незримо присутствовала здесь. Она заполняла своим телом и своей аурой все вокруг, ее руки с острыми темными ногтями плыли в пространстве и впивались в мое существо, а волосы развевались и внезапно становились волосами Падалы и Мерлы.
Все это виделось мне, словно во сне, зараженный магией мозг создавал диковинные образы. Мне показалось, что я теряю что-то и что-то обретаю. На меня словно навалилась груда железа, сковывая мое сознание, заключая его в тиски. Я силился преодолеть власть ведьмы, но мое тело отказывалось повиноваться.
— Как тебе мои девочки, как тебе мои доченьки, мои ученицы? — нашептывал подкрашенный помадой рот, явно принадлежавший Тересе, он кривился и обнажал ровные белые зубы…
— А-а-а, — мне показалось, что я кричу, но уже в следующее мгновение я не услышал ничего, кроме тишины… Она была настолько абсолютной, что мне почудилось, будто я оглох…
Мерла отбросила свиток, и мир для меня вдруг сделался похож на карнавал: пляшущие огоньки, музыкальный гул, несколько оглушающих взрывов, хохот, кружение ярких платьев и сполохи яркого пламени. Внезапно я оказался на свободных просторах, хотя еще секунду назад находился в полуподвале, куда привели меня эти странные девушки.
Долина, где я очутился, от края до края была огромным, благоухающим цветником. Вокруг меня цвели лилии, чьи нежные лепестки на ярком солнце отливали белым и розовым. Лиловые, желтые цветы, нежные, красные, черные бутоны, приоткрывающие алые губы. Гладиолусы, флоксы, ирисы, маки, хризантемы, циннии, нарциссы… Невозможно перечислить богатство красок и оттенков, обрушившихся на меня…
Впечатление, которое произвела на меня долина, можно сравнить с ощущением безумца, преследуемого цветовыми образами. Передо мной была реальность или только красочная галлюцинация? Голова закружилась. Я сделал несколько шагов и упал в цветы, примяв их руками. Ароматы, вдыхаемые мной, опьяняли. Через некоторое время я стал опасаться, что сделаюсь безумцем от наслаждения и непрекращающегося состояния счастья…
Эйфория длилась целую вечность. Я обнаружил себя лежащим на холодном камне мостовой, ведьмы, прочитавшие надо мной заклятие из приготовленного кем-то — скорее всего, Тересой, — свитка, растворились в пространстве. Глухо колотилось сердце. Не без опасения я осмотрелся кругом. Все еще были сумерки. Должно быть, прошло совсем немного времени. Я жив и, кажется, цел. Но что-то несомненно произошло, и это что-то не внушало мне счастливых надежд на светлое будущее. Меня охватил тяжелый депрессивный туман и мрачнейшее опустошение…
Что же случилось? Меня не оставляло чувство утраты. Я припомнил, как Падала и Мерла странно переглядывались в таверне, и поднялся на ноги. Отряхнулся. В уснувшем городе царила тишина. Только тут я ощутил, что продрог до костей, меня колотило, у меня просто зуб на зуб не попадал. Я стал прыгать и похлопывать себя по бокам… Потом решил, что, если разведу тут небольшой огонек, большой беды не случится, а я смогу согреться. Я сделал уверенный взмах руками, и вдруг почувствовал, что все, что я делаю, не приносит никаких плодов. Знакомого ощущения силы, преображающей реальность, которое сопровождало всякое колдовское действо, не возникло, только еще большее опустошение и внезапный приступ отчаяния. Я представил, что будет со мной, если я не смогу творить заклятия, и мне стало по-настоящему жутко. Я закричал и стал судорожно делать пассы руками, но все мои попытки добыть огонь из холодного ночного воздуха завершились ничем. Правда, я в конце концов согрелся и даже немного взмок, но ничего не происходило. Подушечки моих пальцев, там, где раньше появлялось лиловое свечение, теперь были матовыми и плотными. Я сел прямо на холодный гранит мостовой и беззвучно зарыдал в ладони. Кажется, я понял, что произошло.
Тереса, про которую я уже и думать забыл, отомстила мне каким-то неведомым образом, отняв дар колдовства… Ведьмы никогда не прощают обиды. Тереса рассчиталась со мной за смерть своей подруги Габи.
Кошмар семнадцатый
КАТАРСКОЕ ГОСТЕПРИИМСТВО
Были люди, помнившие, как он вошел в острог первый раз, молодой, беззаботный, не думавший ни о своем преступлении, ни о наказании. Он выходил седым стариком, с лицом угрюмым и грустным.
Достоевский. Записки из мертвого дома
Я брел в неизвестном направлении. Мне было все равно, куда пойти. Я просто переставлял ступни, налитые свинцовой тяжестью, по булыжникам мостовой, и слезы катились по моим щекам. Лишившись дара, что я собой представлял? Я внезапно ощутил, какими беззащитными могут чувствовать себя люди, они даже не могут себя защитить в момент смертельной опасности. Я тоже теперь запросто могу погибнуть, если какому-нибудь негодяю вдруг захочется меня ограбить. Даже если я раздобуду оружие, мне вряд ли удастся уцелеть в поединке — техникой фехтования я владел очень плохо. Значит, надеяться мне стоит только на свою силу и выносливость… Сколько я себя помнил, мой дар колдовства всегда был со мной, и я, обладая им, всегда был во всеоружии. Теперь же я ощутил себя неполноценным, утратившим одно из основных свойств своей натуры…
О да, быть может, было не слишком хорошо с моей стороны смыться из отчего дома, к тому же из-за горячности моего друга Ракрута де Мирта была убита Габи, чего я сам себе никогда не прошу, но вот так расправиться со мной, лишить меня дара творить знаки… Это была поистине страшная месть. Тереса лишила меня возможности защищаться и, в конечном счете, жить…
«Интересно, долго ли действует это заклятие? Может быть, к концу дня моя магическая немощь пройдет? Тогда следует поберечь себя. Может быть, забиться в какую-нибудь нору и отсидеться, пока дар не вернется ко мне? Но что если так останется навсегда?! Что мне делать в этом случае? Жить, подобно простому смертному?»
Чтобы не переживать потерю столь сильно, я снова отправился в кабачок промочить горло. К тому же меня не оставляла надежда, что там я смогу обнаружить Падалу и Мерлу и вынудить их связать меня с Тересой, которая, быть может, простит меня и окажется в силах вернуть мне мой скромный дар…
Дорогу мне неожиданно преградили целые толпы народа. Горожане стекались к центру Катара. Подчинившись движению толпы, я пошел в окружении сотен людей к дворцовой площади и через некоторое время узнал, что в ближайшее время здесь состоится коронация.
Дворцовая площадь была от края до края запружена народом. Толпы людей явились сюда, чтобы поглазеть на редкое действо.
Чего-чего, а зевак в Катаре было хоть отбавляй. Достаточно сказать, что на публичные казни являлось полгорода. Они стояли и улюлюкали, пока топор палача не опускался на напряженную шею осужденного.
Некоторое время я проталкивался вперед, активно работая локтями и позабыв про осторожность. Мне и самому было любопытно посмотреть, что будет происходить — не каждый день оказываешься на таких торжествах. К тому же в толпе я разглядел аппетитную барышню, чьи несомненные достоинства даже на таком расстоянии внушали мне сладостный трепет, что же будет, когда я окажусь вблизи и смогу положить ладони на эти очевидные прелести.
Между тем действо уже начинало разворачиваться. Несколько всадников старались расчистить для придворной свиты больше места, но у них ничего не вышло. Они гарцевали вдоль толпы на скакунах пегой масти, — в Катаре этот окрас считался признаком лошади благородных кровей, — и охаживали кнутами слишком ретивых горожан, которые не сумели вовремя вжаться в толкавших их в спину зевак.
Несколько сот придворных заняли свои места вокруг огромного трона, отделанного бордово-красным бархатом и золотом. Выглядели они франтовато в белых рейтузах и пышных париках. Да и вели себя соответствующе. Даже толстый с багровым лицом детина, на котором можно было вспахать целое поле, изящными жестами посылал толпе воздушные поцелуи.
Народ Катара шумел и неистовствовал. Какой-то фанатик бешено орал:
— Да здравствует король!
— Он еще не король, — резонно возразил ему кто-то.
— Он король! — проорал в ответ фанатик. — Коро-о-оль по праву рождении-им».
Один из вельмож, с длинными тонкими ногами, затянутыми в светлые рейтузы, вынес лежавшую на обшитой бахромой подушке корону из белого золота — символ монаршей власти и могущества. Толпа притихла. Все ожидали появления короля, но он не сильно спешил предстать перед лицом народа, наверное, его наряжали в расшитую золотом мантию. Наконец король появился. У него было удлиненное злое лицо с голубыми глазками и тонкие пальцы, унизанные золотыми перстнями.
— Это что, король? — спросил меня кто-то.
Я обернулся и увидел сутулого типа с помятым лицом и высокими залысинами в клочковатых седеющих волосах. Вид у него был такой жалкий, что я не смог не ответить.
— Да, похоже, король…
— Старый был посолиднее. — Он протянул мне влажную ладонь: — Олафет…
— Жак.
— Очень приятно, Жак, не правда ли, волнующее зрелище?
— Возможно. Я только недавно приехал в город, сейчас мне все кажется волнующим.
Олафет с интересом уставил прямо на меня мутновато-голубой глаз.
— Интересно, — проговорил он, — чем все это закончится… В прошлый раз убили короля… Старшего брата нашего Людовика. Теперь вот опять коронация.
— Надеюсь, все закончится хорошо для королевства…
— Надеюсь. — Во взгляде моего собеседника почудился какой-то подвох, тем не менее я не придал значения странному выражению его лица.
Мало ли что могла выражать его жалкая физиономия.
Король воздел руку, чтобы поприветствовать придворных, чем вызвал новую волну восторга и ликования. Он уселся на трон, в ладонь его вложили золотой жезл — символ монаршей власти. Наступила краткая пауза, корона была возложена на его маленькую голову и сразу сползла на левое ухо. Король — теперь его можно было так называть — поправил корону и задрал подбородок.
— Его величество король Людовик 22-й! — выкрикнул вельможа.
В этот момент Олафет принялся проталкиваться вперед.
— Пойду погляжу поближе, — буркнул он мне.
Я пристроился за ним, и мы стали стремительно приближаться к центру дворцовой площади. Наше продвижение привлекло внимание одного из всадников. Он с мрачноватым видом, восседая на крепком коне, смотрел, как мы проталкивались все ближе и ближе, пока не оказались в первых рядах. Здесь жалкий Олафет остановился, обернулся ко мне и подмигнул мутным голубым глазом:
— Гляди, что сейчас будет…
В этот момент меня впервые охватило беспокойство. Я ухватил его за рукав засаленной грязной куртки, но Олафет одним движением отпихнул меня и извлек из внутреннего кармана длинный стилет. Всего один жест — и стилет, просвистев в воздухе, вонзился в горло короля. Людовик 22-й охнул, да так и остался сидеть на троне, только руки его судорожно дернулись к горлу, но потом безвольно упали на подлокотники кресла, голова стала заваливаться набок, и корона покатилась по булыжникам Дворцовой площади.
— О черт! — выкрикнул я.
Такую тишину, какая наступила после этого происшествия, редко где услышишь, разве что в горах — там воздух свеж и сладок возле горного озера, чистого и прозрачного, словно слеза ребенка…
Набрав в легкие как можно больше воздуха, я зажмурился, потому что никак не мог поверить, что, лишившись дара колдовства, я мгновенно умудрился встрять в такие серьезные неприятности. «Нет, все же надо мной довлеет злой рок! Или, как сообщил мне Оссиан, какие-то могущественные силы задались целью меня погубить».
Я обернулся и принялся поспешно протискиваться через толпу, чтобы как можно скорее скрыться. Позади раздался бешеный крик:
— Держи его!
Быстрый взгляд через плечо позволил оценить всю плачевность моего положения. Всадник, недавно наблюдавший за мной и Олафетом, теперь пришпорил скакуна и пробирался сквозь толпу следом за мной. Самого Олафета уже не было видно, его закрывали тяжелые крупы лошадей. Сидевшие на них всадники охаживали несчастного кнутами. Он что-то еле слышно выкрикивал.
— Это его сообщник! — проорал всадник.
Я понял, что далеко не уйду. Толпа внезапно сплотилась против меня. Я уже не мог протолкнуться, горожане перекрыли мне все пути к отступлению и теперь принялись выталкивать на площадь. Сотни рук тянулись, чтобы оттолкнуть, сбить меня с пути к спасению. О, как мечтал я в эту секунду о том, чтобы вызвать яростный метеоритный дождь, который разметает останки безжалостных людей по окрестностям, пройдется по всадникам и вельможам, размажет их всех по твердым камням мостовой…
Прямо передо мной неожиданно оказалась морда лошади, я услышал щелчок, и кнут ожег мою щеку. От боли я обрел силы, рванулся вперед и вверх и, вцепившись в руку всадника, рывком вырвал его из седла. Запутавшись в стременах, он рухнул на мостовую липом о булыжник, а я мигом забрался на коня и принялся кружить по площади, не зная, что предпринять. Позади меня был королевский дворец, со всех остальных сторон дорогу перекрывала толпа. На лицах людей читалась ненависть, они тянули ко мне руки, но я разворачивал коня то одним боком, то другим, так что им было до меня не дотянуться.
Всадники быстро осознали, что происходит. Они пришпорили своих лошадей и окружили меня, помахивая кнутами. Теперь я попал в серьезный переплет. Один из них ударил меня кнутом, но промахнулся, кнут щелкнул впустую, второй предпринял атаку еще более неудачную: его кнут ожег беззащитную шею моего коня, который, ощутив боль, резко дернул головой и понесся прямо на толпу… Я врезался плечом в одного из всадников, мы оба едва не вылетели из седел, потом мой взбесившийся скакун сбил несколько человек, они с криками рухнули под его тяжелые копыта, и толпа чудом расступилась, давая нам дорогу… Я подался вперед, воодушевленный нашим бегством, как вдруг вокруг моей шеи обмотался кнут, и через мгновение меня буквально вырвало из седла. Я плашмя рухнул на мостовую, удар о камни пришелся в плечо. Некоторое время я лежал совершенно оглушенный, а потом попытался пошевелиться, но ощутил дикую боль в области шеи и правого плеча. Затем пахнувший конским навозом сапог одного из стражей врезался мне в лицо, и я лишился сознания…
Очнулся я, когда нас уже притащили в какой-то каменный дом с прочными решетками на маленьких окнах.
— Очнулся, — с веселой ноткой в голосе задорно сказал стоявший рядом со мной крепыш с кнутом в руке. — Добро пожаловать в распределитель инквизиции.
Приглядевшись к нему — у меня перед глазами все еще мелькали цветные пятна и все расплывалось, — я узнал всадника, которого так ловко выдернул из седла.
— Узнал меня? — Он погрозил мне кнутовищем. — Ну погоди же, я с тобой еще посчитаюсь.
Я сплюнул кровь ему под ноги и поглядел на Ола-фета. Вид у него теперь был не только жалкий, но и весьма побитый. Лицо пересекал багровый рубец, да и вся его бедная одежда теперь была изорвана ударами кнута. Сквозь лохмотья просвечивали кровавые раны.
— Документы у тебя есть?
— Не знаю. — Он поморщился, должно быть, даже говорить ему было больно.
Олафета торопливо обыскали. Стражники действовали быстро и методично. А он только раздосадо-ванно разводил руками: мол, понять не могу, куда подевались эти чертовы документы. После обыска один из стражей, здоровенный усатый детина, изо всех сил ударил беднягу кулаком в живот.
— Ну что, собака, — сказал он, — попил нашей кровушки? Да тебе документы без надобности, тебя и так любой мерзавец знает в этом городе…
Олафет кивнул и снова развел руками, мол, не моя в этом вина. Сложно было даже представить, что этот человек совсем недавно так безжалостно прикончил короля Катара… Сейчас он выглядел совершенно безобидным, даже жалким… Как тогда на площади, во время нашего первого знакомства. Вдруг лицо его странным образом изменилось, он ухмыльнулся:
— А я говорил, что переведу всю их породу, что в любом случае выполню предначертание.
Гримаса, исказившая черты Олафета, была настолько жуткой, что я даже вздрогнул.
— Ну вот что, — из-за стола поднялся толстый страж, сжимавший в руке связку ключей, — полагаю, нам не обязательно слушать, что он тут плетет, пусть посидит немного в общей камере, а потом придет палач, которому его убеждения покажутся очень интересными…
— Наш палач — очень продвинутый человек, — обратился он к Олафету, — ему приятно послушать любого осужденного, он говорит, что испытывает меньше угрызений совести после того, как все эти негодяи делятся с ним своими черными мыслями…
Меня тоже обыскали, не нашли ничего, что заслуживало бы внимания, и следом за Олафетом провели к общую тюремную камеру, представлявшую собой огромный полутемный подвал, за двести шагов от которого я почувствовал запах нечистот и экскрементов. Здесь были собраны главные отбросы общества со всего света. Они пребывали в Катар без документов и подорожных и попадали в распределитель. Обратно к свету выбирались очень немногие…
Когда железная дверь с лязганьем захлопнулась за нашими спинами, Олафет коснулся моей руки:
— Ну ты… в общем… не сердись на меня, я не хотел тебя втравить, не думал, что так получится…
— Я и не сержусь, — ответил я.
Я все еще не мог поверить, что оказался в подвалах катарской охранки, лишенный дара колдовства и надежды оказаться по ту сторону железной двери, снова увидеть солнце и приласкать какую-нибудь сладкую на вкус красотку. В темноте шевелилось множество мрачных фигур. К каждому из этих людей жизнь была не очень — то благосклонна и частенько била их под дых. Олафет молча прошел к деревянным лавкам, на которых вповалку спала человеческая масса, и аккуратно, чтобы никого не потревожить, уселся на самый край, задумавшись о чем-то.
Я же продолжал стоять у двери, надеясь, что вот сейчас произойдет что-то, что позволит мне выйти отсюда…
Ко мне неожиданно приблизился человек. По всему было видно, что он тут уже очень давно. Его наглая физиономия могла вызвать только ненависть у приличных граждан и неприязнь у не слишком приличных.
— Это что, твой друг? — спросил он у меня, осторожно кивнув на Олафета.
— Я его почти не знаю, мы познакомились только что на площади.
— А следовало бы знать, парень. Это Олафет, Королевский Садовник. Так его называли в шутку. Лет двадцать назад это был самый опасный головорез во всем Катаре. Он владел мечом, как сам Сатана. А кинжал мог метнуть с расстояния в пятьдесят шагов и попадал точно в цель… Его боялись во всех притонах Южного Централа… Он убил столько человек, что сам вряд ли смог бы сосчитать… Это не человек — это дьявол.
— По виду не скажешь…
— Пристрастился к спиртному — и сделался ни на что не годен. Взгляни на него.
Лежавший на лавке толкнул Олафета ногой, тот отпрыгнул, прижался к стене, потом сполз по ней и уселся прямо на холодный земляной пол…
— За что его взяли? Ты наверняка знаешь, — спросил толстяк.
— Убийство короля…
— Он убил короля? — оживился толстяк. — Я так и знал, что люди сильно преувеличивают его слабость. А ты, случайно, не видел, как это произошло?
— Метнул нож с пятидесяти шагов и попал ему точно в горло.
Толстяк издал восхищенный возглас:
— Вот это да! Похоже, старый добрый Олафет вернулся.
Я с сомнением посмотрел на жалкую фигуру, скрючившуюся на холодном полу.
— А вот мы сейчас проверим, — толстяк хмыкнул, — если это Олафет, то он обязательно что-нибудь предпримет…
Он развернулся, я поспешно ухватил его за рукав.
— Что вы собираетесь делать? — спросил я.
Он посмотрел на меня с интересом и некоторой угрозой, перевел взгляд на мои пальцы, вцепившиеся в его одежду, и я поспешно отдернул руку.
— Так-то лучше, парень, — сказал толстяк, — потому что меня ты тоже не знаешь. — Он отвернулся: — Эй, Бравер, Шоку!
Лежавший на лавке приподнялся на локте, его лицо не отражало почти ничего, выражение было настолько непроницаемым, что казалось, будто он вылеплен из гипса, глаза человека были бесцветны. Второй отделился от стены — до этого он стоял в ее тени. Оба они, лениво передвигаясь (должно быть, такая походка была заведена у заключенных), приблизились к толстяку.
— Ну, — проговорил один из них и лениво сплюнул на пол.
— У нас тут подсадная утка. — Толстяк показал на Олафета. — Поглядите-ка на него, это же Королевский Садовник, только сдается мне, он теперь работает на королевскую охранку. Эй ты… Я к тебе обращаюсь…
Он слегка пошевелил Олафета, который, казалось, дремал, прижав к стене босую ногу. Тот в ответ промолчал.
— Похоже, он сдох, — ухмыльнулся человек с бесцветными глазами.
— Собаке собачья смерть, — сипло сказал другой помощник толстяка.
— Ты меня слышал или нет? — выдавил толстяк, не обращая внимания на их реплики. — Садовник, поднимайся…
Поскольку Олафет никак не реагировал, толстяк занес ногу для удара. Только я дернулся, намереваясь помочь Садовнику, как тот внезапно пришел в движение, перехватил ногу, быстрым жестом дернул вверх большой палец и сломал его… Толстяк закричал и опрокинулся назад, а Олафет вскочил на ноги, грозно вперив взгляд в своих противников. Он оскалил желтые волчьи зубы.
— Молодая поросль, — прошипел он, — сейчас я немного подровняю кусты общества, чтобы они выглядели красиво…
Теперь стало понятно, почему его называли Королевским Садовником.
Один из помощников толстяка поспешно отбежал в сторону, а тот, у которого лицо было словно гипсовая маска, выбросил вперед руку с зажатой в пальцах заточкой. Олафет перехватил ее у запястья, подался вперед всем телом, ударил по изгибу локтя, и через мгновение тонкое лезвие вонзилось в бесцветный глаз. Следующим движением Королевский Садовник перехватил заточку и перерезал несчастному горло. Отбросив окровавленный труп, он метнулся к толстяку. Тот попробовал отползти по скользкому мокрому полу тюремной камеры, но Олафет оказался проворнее и несколько раз воткнул заточку ему в живот. Толстяк бешено задергался и завизжал, кровь брызнула из него, словно сок из свежего яблока, зажатого в крепком кулаке воина, а когда несчастный уже весь истек ею, Садовник вонзил заточку ему прямо между глаз. С противным хрустом острый металл пробил черепную коробку и вошел в мозг. Толстяк задергался на полу, ухватился за рукоятку, потом покатился к стене и там затих.
— Помогите, убивают! — с криками сиплый заключенный принялся колотиться в дверь.
Королевский Садовник не обращал на него никакого внимания. Он растянулся на лавке, которую до этой короткой схватки занимал убитый, и, положив тяжелые ладони под голову, затих — то ли уснул, то ли просто закрыл глаза и отдыхал…
Через некоторое время перепуганный до смерти бандит перестал биться в дверь, стараясь держаться как можно ближе к стене, прошел в дальний угол и остался сидеть там. Стражники явились на крик только через час. Ухмыляясь, они за ноги выволокли убитых, и я понял, что драки со смертельным исходом здесь не редкость и властям такой порядок вещей только на руку — меньше мороки с заключенными, их кормежкой и допросами…
В этой выгребной яме мы просидели целую неделю. Потом несколько стражников вывели меня и Королевского Садовника Олафета на допрос, который проводил усталый стражник в пыльной форме. У него были голубые глаза немного навыкате и тонкий нос с горбинкой. Самое обыкновенное лицо… И этому человеку предстояло отправить нас на смерть. На то, что решение уже принято и осталось только уладить детали, указывало все: мнимое безразличие стражей, которые нас привели, усталость человека с обыкновенным лицом и удушливая атмосфера, воцарившаяся в комнате, когда мы вошли.
[hr][br]
Я не злопамятный, я просто злой, а вот память у меня плохая. Совсем склероз замучил: отомщу, забуду, и еще раз отомщу.
|
| |
| |
| коля | Дата: Пятница, 21.12.12, 12:52 | Сообщение # 20 |
|
Санин
Группа: Администраторы
Сообщений: 877
Статус: Offline
| — Где ты познакомился с Королевским Садовником? — спросил стражник.
— Прямо на площади, — ответил я.
— Ну да, — устало сказал он, — это мы все уже, кажется, слышали.
— Так и было…
— Ладно, теперь это не имеет значения. — Он сделал стражам знак, подписал какую-то бумагу, и нас повели на суд.
Зачем был нужен это допрос, так и осталось вопросом без ответа. Наверное, это была простая формальность. Как, впрочем, и суд. Он был довольно скорым. С обязанностями главного обвинителя в Катаре отлично справлялся мой старый знакомый — инквизитор Риан де Руаси. Он в темной мантии прошел на свое судейское место, поднял глаза и смерил нас суровым взглядом исподлобья… Потом глаза его вспыхнули — он узнал меня…
— А, юноша, показывающий фокусы, — выдавил он с нескрываемым злорадством, — что же ты не воспользуешься своим даром?
Я не знал, что ответить, только развел руками.
Риан де Руаси расценил мой жест по-своему.
— Понятно! — злорадно воскликнул он. — Твой темный покровитель покинул тебя. Ты должен был бы знать, что такое рано или поздно случается со всеми колдунами…
Олафет покосился на меня.
— … А я небезосновательно предполагал, что мы еще встретимся, но человек предполагает, а бог, как известно, располагает… Я просил его об этом. И с самого начала я знал, что ты появился в Катаре не просто так, — де Руаси воздел вверх ладонь, — я знал, что ты что-то замыслил, но тебе удалось скрыться от меня… И я буду наказывать даже себя за недостаточную предусмотрительность.
Толпа, собравшаяся в зале, загудела, одобряя слова инквизитора.
— За убийство особы королевской крови вам полагается смертная казнь — только смерть облегчит вашу участь: казнь проведут безотлагательно… Если вы можете назвать причину, по которой мы должны отложить казнь, лучше скажите об этом сейчас.
— Я не виновен, — выкрикнул я.
— Что-то подобное я уже слышал от тебя. — Инквизитор разразился каркающим смехом. — Больше тебе не удастся совершать твои злодейства, колдун. Темный покровитель отвернулся…
Олафет, в отличие от меня, предпочел промолчать, он был как всегда апатичен и жалок…
— Ну что же, мне кажется, всем все стало понятно. — Де Руаси пожевал губами. — Уведите осужденных…
Нас подхватили под руки и поволокли наружу. Здесь нам на головы натянули холщовые мешки, чтобы мы не могли видеть, что происходит. Дальше мы двигались стремительно. Как я узнал позже, нас тащили к главной площади города, где уже собралась толпа зевак вокруг наспех сооруженного деревянного помоста. На нем, опершись о массивный топор, стоял и ожидал нас королевский палач. Когда нас втаскивали на деревянный помост, я упирался и выкрикивал проклятия, которые были едва слышны сквозь мешок, нахлобученный на голову. Толпа бесновалась внизу. Люди рычали что-то злое, швыряли огрызки, объедки, камни с мостовой, иногда попадая в нас.
Палач деловито освободил наши головы, чтобы мы могли разглядеть происходящее и отчетливей ощутить волны ненависти, исходившие от бесновавшейся внизу толпы.
«Ну вот и все! Кажется, мое затянувшееся путешествие наконец подходит к концу. А я — то мечтал об устоявшемся быте, хорошем доходном заведении, обустроенности, успокоенности в жизни, уверенности в завтрашнем дне… А что получил взамен — публичное отсечение головы на центральной площади Катара».
Палач отошел чуть в сторону и с видимым удовлетворением на лице принялся точить продолговатым камнем, все края которого были стерты, свой массивный топор. Его развитые мышцы перекатывались под жилеткой, надетой на голое тело, лысая голова была бугристой, как у Эпирукия, и казалась вылепленной из белой глины — таким бледным было мрачное лицо. В обычной жизни он своим жутковатым видом, может быть, даже вызвал бы у меня симпатию, но при данных обстоятельствах я ненавидел его всем сердцем за деланное спокойствие, профессионализм, которого просто не могло не быть в этой дьявольской работе, и уверенность в собственных силах, что противостояли моим силам, сдерживаемым стражами…
— Ну все, давайте его сюда. — Он приблизился и ухватил Олафета за предплечье.
Олафет резко дернулся и ударил палача в пах. К моему удивлению, это действие не возымело ровным счетом никакого эффекта. Палач только посуровел, и лицо у него сделалось как будто еще белее.
— А ну, — сказал он и потащил упирающегося Олафета к колоде, после чего врезал ему пудовым кулаком в живот.
Олафет рухнул на колени, и подоспевшие стражники крепко вцепились в осужденного. Его голова была точно посередине колоды. Палач поднял топор, в его глазах загорелся дьявольский огонек, лезвие со свистом рассекло воздух — голова Олафета осталась лежать на колоде, а тело, которое стражи выпустили, стремительно выгнулось, из разрубленного горла хлынул целый фонтан крови, багровые капли долетели даже до меня. Королевский Садовник был мертв. Носком сапога палач спихнул голову и обернулся ко мне.
— Иди сюда, — проговорил он, скривив губы.
Я рванулся, но стражи держали крепко. Они поволокли меня к колоде, потом бросили возле нее… Щекой я прижался к мокрому дереву, испачкавшись в теплой крови Олафета. Палач поплевал на руки, несколько раз взмахнул топором в воздухе, а потом занес его над головой. Я приготовился принять смерть.
«Вот, значит, как чувствует себя приговоренный к смерти. Вдоль позвоночника бежит холодок, и руки сводит от ужаса, от страшного ощущения пропасти впереди, от чувства, что жить тебе осталось всего мгновение».
— Стойте! — раздался вдруг громкий крик. Кто-то проталкивался сквозь толпу, держа над головой какие-то бумаги. — Эй, стойте же, у меня тут предписание наследного принца…
Палач с видимым неудовольствием опустил занесенный надо мной топор и отошел, опершись на гладкое топорище подбородком.
Человек взобрался на помост и, горделиво осмотрев собравшуюся на площади толпу зевак, громко выкрикнул:
— У меня предписание наследного принца Людовика 23-го: смертную казнь убийцам отменить и отправить их на пожизненные работы на рудники… Вот так вот. Пусть лучше послужат короне.
Только тут он с растерянностью заметил, что Олафету уже успели отрубить голову.
— Вот так-так… — Он почесал в затылке. — Немножко опоздал… не надо было заходить в ювелирную лавку, но ничего, один все-таки остался.
— Поднимайся, — мрачно пробормотал палач, явно недовольный происходящим, — казнь отменяется… сдохнешь немного позже — на рудниках.
В следующее мгновение я увидел, как на помост забрался и подлетел к человечку Риан де Руаси. Он вырвал королевское предписание из его рук и возмущенно уставился в написанное.
— Это немыслимо, — прошипел инквизитор, — что наследный принц себе позволяет? Этот пленник — опасный еретик.
— Рудники излечат даже ересь, — благодушно пробасил палач.
Де Руаси бросил на него полный презрения взгляд, плюнул в мою сторону и, спрыгнув с помоста, быстро пошел прочь, расталкивая толпу…
Анданской церкви оставалось существовать не больше года.
Кошмар восемнадцатый
РУДНИКИ
Ближайшая истина восприятия состоит в том, что предмет есть скорее явление и его рефлексия-в-самое-себя есть для себя сущее внутреннее и всеобщее…
Гегель. Феноменология духа
Несколько долгих недель нас гнали в единой сцепке в тяжелых кандалах по дорогам Катарского королевства. Я сбивал ноги о дорожные камни, топтал бурую пыль и острые стебли скошенной травы, лечил израненные ступни на кратких привалах с помощью трав — хорошо, что Тереса не смогла отнять у меня мои знания. — Мы поднимались на холмы и спускались вниз, преодолевали лесные чащобы и бурные реки.
Когда кто-то в сцепке терял силы и падал, несколько стражей немедленно спешили к нему, чтобы проверить, жив ли он, и если он оказывался мертв, отпускали его на свободу: освобождали запястья от тяжелых цепей и бросали умершего, словно пса, возле дороги. Там он и оставался гнить — бесправный каторжник, кто подумает о его погребении? Если же несчастный оказывался живым, его поднимали и он шел дальше, пока не падал от усталости мертвым.
Поскольку маршрут этот использовался многократно, мы поминутно наталкивались на истлевшие, объеденные грифами кости тех, кто проходил здесь до нас.
Наступил день, когда силы покинули меня… Я рухнул в дорожную пыль и замер, ощутив острое наслаждение оттого, что мне больше не нужно идти вперед. Сцепка кандальников остановилась.
— Ну что тут еще? — Страж приблизился и пошевелил меня носком сапога. — Эй, я же вижу, как ты дышишь. А ну поднимайся, собака.
С большим трудом я поднялся на ноги: они мне не хотели повиноваться. Некоторое время я стоял, покачиваясь, и думал, что вот-вот потеряю сознание от усталости. Страж легонько толкнул меня в спину.
— Вперед, вперед, не стойте тут как бараны!!! — проорал он, и мы двинулись дальше…
На привалах я часто испытывал колдовские силы, хотел сотворить простейшее заклятие, чтобы согреться. Руки повиновались мне, как прежде, пальцы мои были гибкими и ловкими, но ни единого сполоха пламени мне так и не удалось вызвать. Порой восприятие обманывало меня, мне чудилось, что воздух колышется и густеет, но это лишь воображение рисовало картины волшебства, в то время как любое магическое действо оказывалось для меня недосягаемой роскошью. Поэтому, пересиливая приступы голода и жажды, бессильный что-либо изменить в своей судьбе, я продолжал двигаться вперед.
А когда мы наконец прибыли на место, я точно так же безропотно поднимал и опускал массивную металлическую кирку вместе с остальными каторжниками и смотрел, как пласты горной породы отделяются и падают вниз, мне под ноги.
Рудники, куда нас пригнали, располагались у самых отрогов скалистых гор, дыры в земле уводили глубоко в старые шахты. Поколения каторжников день за днем вгрызались в горную породу, кое-как укрепляя свои ходы подгнившими кривыми балками: надсмотрщики неизменно торопили заключенных, заставляли их трудиться на пределе возможного, работать на износ. Частенько шахта обрушивалась, похоронив под толщей горной породы несколько десятков несчастных. Тогда нам отдавали команду рыть новый тоннель, слегка отклонившись в сторону.
Камень, который мы добывали, был пористым, но очень тяжелым — это была древняя окаменевшая лава, — его в Катаре использовали для строительства домов, дорог и речных построек. Я постоянно проклинал архитектора, который когда-то придумал использовать этот камень в качестве строительного материала. Думаю, бедолага в гробу переворачивался, потому что проклятия сыпались на его голову по тысячу раз на дню.
Были и кое-какие плюсы в моем нынешнем положении. Мне повезло. Климат на рудниках, куда я угодил, был не столь суров, как в других местах, он даже был милостив к осужденным на каторжные работы. Теплое солнце ласкало землю, нечастые дожди были прохладны и освежающим. Но труд здесь был по-настоящему каторжным. Еще до рассвета тюремщики будили нас, спавших вповалку на тюках гнилой соломы, и отводили к ручью, где мы справляли нужду и умывались. Потом нам раздавали скудную пищу, которой хватило бы только на то, чтобы насытить сверчка, но не взрослых, работающих с рассвета до заката мужчин. Затем мы под жестким присмотром отправлялись на рудник, спускались под землю еще до появления солнца, а когда выбирались на поверхность, повинуясь жесткой команде тюремщиков, солнце уже успевало закатиться за горизонт.
Утрата магического дара повлияла на меня самым наихудшим образом: я больше не улыбался, ощущая свое абсолютное бессилие перед миром, был по большей части мрачен и сосредоточен, но не на работе, а на обдумывании того, как мне слинять из этого жуткого места, где в людях уже через несколько месяцев после того, как они попадали сюда, не оставалось ничего человеческого. Я с ужасом смотрел на тех, кто был здесь уже очень давно. Жилистые, поросшие густой бородой и длинными спутанными грязными волосами, они более всего походили на живые скелеты с вечно содранными, саднящими от соприкосновения с рукояткой кирки костлявыми руками. Открывавшиеся передо мной перспективы на будущее выглядели ужасающе мрачными. Впрочем, их просто не было… Была одна только бесконечная дочь и тяжелая монотонная работа, отупляющая, доводящая до неистовства.
Сбежать из рудников было почти невозможно. На нас постоянно были надеты кандалы. Надсмотрщики снимали их только после того, как мы оказывались внизу, под землей, а когда мы выходили на поверхность, эти бренчащие железяки надевали снова. При этом что-либо предпринять внутри рудника было бы настоящим безумием — там было просто не развернуться, к тому же выход охраняли пятнадцать хорошо вооруженных надсмотрщиков, которые в случае мятежа немедленно проткнули бы зачинщиков насквозь.
Мне не повезло больше всех — надсмотрщик за моей спиной оказался настоящим философом, к тому же он был весьма и весьма болтлив. Общаться с заключенными не возбранялось, поэтому он очень любил наставлять всех на путь истинный, а в особенности меня. Что он во мне рассмотрел такого, что ему приглянулось, темные боги его знают, но каждый день он садился неподалеку и начинал разглагольствовать. При этом он бешено вращал своим единственным глазом, а время от времени начинал всплескивать руками, вскакивал и тряс у меня перед лицом указательным пальцем. В это мгновение я мог остановиться и передохнуть. Не работать, а смотреть, как он ожесточенно выкрикивает слова, было истинным наслаждением… В конце концов он приходил в себя, спохватывался, что слишком разошелся, кричал: «К работе, к работе!», потом отходил и садился на свой маленький деревянный табурет, где продолжал без умолку болтать.
Иногда, впрочем, он был тих, говорил медленно и размеренно, чем также вызывал у меня жуткое раздражение и острые приступы голодной ненависти… Иногда я думал, что неплохо бы убить его и обглодать жирную руку, которой он любил размахивать у меня перед носом. Судя по всему, она была очень вкусной, такой питательной, налитой соком жизни…
— Я вижу, как ты переживаешь, — говорил одноглазый надсмотрщик, — но все твои переживания тщетны, как все сущее, тебе следовало бы подходить ко всему происходящему философски. Люди… Они переживают по поводу денег, материальных ценностей, их заботит положение, занимаемое в обществе. Они сходят с ума при одной мысли о том, что может с ними произойти в дальнейшем, представляют себе нечто страшное, поддаются депрессивному состоянию, уходят в себя или в запой… А вот для тебя дорога жизни уже стала ясной и прямой. Ты определился: трудишься на руднике, добываешь руду для короля, а мы тебя кормим. Будущее твое очевидно. Настоящее определено. В сущности, ты можешь чувствовать себя счастливейшим человеком — ведь для тебя жизнь проста и наполнена смыслом, и не каким-нибудь, а самым что ни на есть великим… Смыслом созидательного труда…
Он был большой философ, очень большой, эта одноглазая сволочь. Я бы мог с ним подискутировать, сказать что-нибудь умное — видят небеса, мне было что ему ответить, — но только в несколько иной обстановке: скажем, он был бы привешен за ноги над пропастью или я переворачивал бы его на вертеле, не забывая поминутно дуть на угли, чтобы корочка лучше прожарилась…
Людоедские мысли просыпались у меня все чаще и чаще. Я уже совершенно беззлобно вспоминал Латуния Цизерания Четырнерия. Кажется, я начинал его понимать. Некоторых людишек, честное слово, не грех и сожрать, а лучше всего проглотить целиком — вместе с башмаками, чтобы даже воспоминаний от них не осталось. И обязательно этот фокус надо проделать с каждым любителем пофилософствовать.
Грязный, в каменной крошке и грязи с головы до ног, одетый в жалкие лохмотья, с натруженными до кровавых мозолей ладонями, когда мышцы мои болезненно отзывались на всякое движение, я был совсем не расположен вести диспуты. Он же, усевшись на табуреточку или камень за моей спиной, почесывал свою внушительную переносицу и продолжал медленно и утробно вешать:
— Общество превращает человека в тупую скотину, каждый день приносит тебе разочарования, ты спешишь куда-то, чтобы заработать себе на жизнь, вместо того чтобы вдуматься в происходящее вокруг, переосмыслить его, внимательно рассмотреть в спектре собственного восприятия… И проанализировать, понять. Под лупой твоего спокойного восприятия все уже не кажется столь значительным…
Басовитые раскаты его голоса не удавалось заглушить даже сильными ударами заступа, когда я отбивал породу. Я старался бить так сильно, чтобы его не слышать, что плохо у меня получалось — в последнее время я здорово ослаб. Если так пойдет дальше, то мне суждено сгинуть в этих рудниках под мерные философствования одноглазого тюремщика. Щеки мои ввалились, а взгляд потерял былой блеск.
Он же всегда выглядел хорошо искушавшим, его лицо лоснилось от жира, а вечно набитый вкусной едой живот выдавался далеко вперед, так что философствовал он всегда с искренним наслаждением и явно получал удовольствие от своих примитивных умозаключений и от жизни, которую вел.
— Вот ты, Жак, молодой, здоровый, умный, и вдруг оказался здесь. А я, страшный, толстый, одноглазый, сижу и командую тобой — ну разве это справедливо? По-твоему, конечно, нет, а по-моему, все в этом мире предопределено. Ты преступник — и должен отбывать наказание. Я надсмотрщик — и должен направить тебя на путь истинный. Нет. Решительно все предопределено в этом мире. Вот, например, я глаза лишился. И что же, переживаю по этому поводу? Нет, я подошел к этому вопросу философски: если я глаза лишился, значит, так оно и должно быть, значит, кто-то хочет, чтобы я через свое одноглазие истину какую-то увидел, и я ее вижу, видит бог, вижу, а если бы был двуглазым — так и остался бы слепым. Согласен со мной?
— Угу, — угрюмо буркнул я, и изо всех сил ударил молотком в камень, так что отдельные искры долетели даже до моего мучителя.
— А с другой стороны, если вдуматься, — он замолчал ненадолго, а потом продолжил: — все в мире относительно… Вот я, например, воспринимаю потерю своего глаза философски, а ты наверняка воспринял бы отсутствие глаза, как зло… Или взять хотя бы холодец? Вот ты любишь холодец?
Я почувствовал, как моя спина заходила ходуном, а руки задрожали. Я бы все отдал за кусочек холодца…
— Все бы отдал за кусочек? Не так ли? — Надсмотрщик усмехнулся. — А я, веришь ли, его терпеть не могу. Да что там терпеть не могу… Меня просто тошнит от холодца…
Я и не заметил, как рот мой наполнился слюной и она потекла по подбородку. Я продолжал методично врубаться в горную породу, отколупывая киркой большие ее куски… «Будь проклят это дьявольский архитектор!»
Вечером я лежал на куче гнилой соломы и слушал, как сипло дышат другие каторжники. Кто-то стонал в дальнем углу и просил дать ему воды, но никто даже не пытался помочь ему. Воды у нас не было и быть не могло, и, если этот несчастный просил принести ее, значит, он уже был далеко отсюда: наверное, представлял, что он дома, лежит на пышной перине и просит свою супругу принести ему стакан холодной, кристально чистой воды. Ему было гораздо лучше, чем нам: мы все еще оставались узниками Катара и завтра нам предстояло снова подниматься и идти на каторжную работу.
— Мы все подохнем тут! — вдруг истерично проорал кто-то.
Такие выкрики по ночам были нередки. У людей постоянно сдавали нервы, они уже не могли себя контролировать, они уставали бороться за жизнь и в этом состоянии совершали разные глупости — кто-то бросался на охрану, кто-то пытался убежать в тяжелых кандалах, а некоторые нападали на товарищей по несчастью и даже пытались их съесть.
— Тише ты, — прошипел кто-то, послышался тяжелый звук удара и хруст ломаемых костей.
Вместо того чтобы замолчать, тот, кто получил удар, бешено заорал.
В пещеру ворвались надсмотрщики, они принялись охаживать всех длинными хлыстами, пока месиво людей на соломе не замерло, вжавшись друг в друга и в землю, застыв, словно куча живых мертвецов.
— Так-то, — с довольным видом отметил один из надсмотрщиков, — и смотрите у меня!
— У нас тут дохляк, — проговорил чей-то сдавленный хриплый голос.
— Мертвецов заберем завтра, когда отправитесь на работу, у нас тут идеальный порядок. — Надсмотрщик хлопнул себя кнутовищем по сапогу. — Так что лучше не вякай, а то я запомню твое лицо и как-нибудь потопчусь на нем…
Они развернулись и вышли. Тишина позволила мне наконец уснуть. Опустив тяжелые веки, я ощутил блаженство. В чем-то мой одноглазый тюремщик был прав: все в мире относительно.
С утра нас вывели к ручью. Я принялся ополаскивать в холодной воде лицо, смачивать саднящие мозоли на ладонях, внимательно всматриваясь в охружающий ландшафт. Ручей представлялся мне идеальным местом для побега. Я еще не сошел с ума, чтобы бежать в кандалах, поэтому днем и ночью я думал о том, как мне от них избавиться. Можно было найти какой-нибудь камень и в темноте попытаться разбить их, а потом утром, когда нас поведут к ручью, резко скинуть кандалы и броситься бежать прямо через ручей, прочь, все дальше и дальше от проклятого рудника. Но почему-то мне казалось, что моему плану не суждено осуществиться и я только погублю себя. Однако я не оставлял свои мучительные размышления ни на мгновение, мысли о побеге — это было все, что меня занимало. Наверное, неведомые небесные силы, всегда покровительствующие мне, понаблюдав за моими страданиями, в один прекрасный момент решили оказать мне помощь, потому что удача наконец повернулась ко мне лицом. Я помню происходящее в тот день, как сейчас, ибо это был день избавления от скорой смерти… Для кого-то он, правда, стал днем ее визита.
Кирка со свистом рассекла воздух и ударила в каменную кладку, но от нее ничего не откололось. Моя слабость уже становилась смертельной, организм был совершенно истощен, я знал, что проживу не дольше нескольких недель.
— Сильнее бей, Жак, — проговорил за моей спиной жирный тюремщик, — глядишь, и твой мозг просветлеет и ты узреешь истину, подобно мне. Я тоже был когда-то слеп, но постепенно начал прозревать, я стал размышлять обо всем понемногу и вот что заметил — происходящее вовсе не так одномерно, как может тебе показаться, у каждого свой взгляд на вещи и свое предназначение, мое — наблюдать за тобой, твое — махать киркой. Каждый должен как можно лучше выполнять свое, так что бей сильнее, Жак, и ни о чем не думай… Будущее твое предопределено.
Я с ненавистью покосился на его холодный, налитый кровью глаз. Вот сейчас развернусь и ударю его киркой в темечко… Но доводы разума одержали верх. На крик непременно прибегут другие тюремщики и забьют меня камнями насмерть, они оставят мое тело в руднике навсегда, завалят камнями, я никогда уже не увижу света.
Я ударил по камню еще раз, сделав вид, что прислушался к совету своего тюремщика бить сильнее, и вдруг произошло чудо: каменная стена провалилась внутрь, и моему взору открылся лаз, ведущий куда-то в глубь горы. Одноглазый философ вскочил на ноги и с изумлением воззрился на провалившуюся породу…
— Никогда такого не видел, — пробормотал он и, утратив бдительность, заглянул внутрь, в кромешный сумрак, который освещался единственной стоявшей у него за спиной свечой, — надо бы позвать остальных…
Он медленно озирался и что-то бормотал про себя: не знал, что делать в подобной ситуации. У него было множество вариантов ответов на сложные вопросы, но он не знал ни одного ответа на самый простой.
Еще некоторое время он стоял ко мне спиной, стараясь различить что-нибудь в кромешной темноте, а потом спохватился, что был слишком неосторожен, и резко обернулся. Последнее, что он увидел в своей во всех отношениях счастливой и наполненной философскими рассуждениями жизни, — острие кирки, которое я всадил в его хлопающий изумленный глаз. Тяжелый металл пробил глазное яблоко, врубился в его изощренный мозг и застрял в черепной коробке. Философ рухнул как подкошенный, а я, опасаясь, что кто-то слышал случайный шорох или звук удара, стал двигаться в два раза быстрее — схватил свечу и нырнул в подземный ход. Даже если это был лабиринт, подобный тому, в котором я когда-то давно блуждал в подземелье Каменного Горгула, лучше мне навсегда сгинуть под землей, чем продолжать долбить каменную породу на катарских рудниках.
Когда я, освещая проход, быстро полз на четвереньках по подземному ходу, в голове у меня вертелись слова, которые я мог бы сказать умершему философу: «В сущности, то, что ты сейчас мертв, не так уж и плохо, если рассуждать философски: тебе уже не надо набивать свое брюхо и мучиться жестокой изжогой, не нужно справлять малую и большую нужду, нет никакой необходимости наблюдать за каторжниками, — ты можешь спокойно лежать и смотреть на присыпанную землей крышку гроба, и ничто и никто не будет тебя беспокоить. Какое блаженство, право. И еще несколько слов об относительности всего происходящего. Если для тебя все происходящее кажется замечательным, то мне такое физическое состояние плоти совершенно ни к чему… Правда, удивительно?»
Лаз постепенно расширился так, что я смог встать на ноги и идти, выпрямившись во весь рост. Я лишь слегка пригибался, чтобы не удариться головой о каменный свод. Свеча быстро догорела, так что большую часть пути я продвигался вперед на ощупь, упираясь руками в стены. Деревянных крепежей я не заметил, так что стены подземного хода могли обвалиться в любой момент. Я все шел и шел, потеряв счет времени и своим неуверенным, но торопливым шагам, пока впереди не забрезжил едва различимый свет. По мере продвижения яркое пятно превратилось в ясно различимый источник света, и почти сразу я разглядел приземистую низенькую фигурку, которая двигалась вдоль стены и словно обшаривала ее длинными руками. Рядом с карликового роста незнакомцем стоял фонарь. Слабо трепетал огонек на фитиле, бросая желтоватые блики на стены. В толстой ладони карлик сжимал горный молоток. Время от времени он несильно бил им в стену, после чего копался в камушках, рассматривал их в тусклом свете фонаря.
Ступая со всей возможной осторожностью, на носках, я стал приближаться к незнакомцу.
«Для начала завладею его фонарем. Молоток мне тоже пригодится, с ним я смогу добыть себе пропитание, когда выберусь на поверхность».
Тем временем карлик обнаружил что-то интересное. Покрутив находку в толстых пальцах, он оживленно хмыкнул, схватил лежавший неподалеку мешок и бережно что — то туда сунул. Когда он повернулся, я заметил, что к стене за его спиной прислонен огромный боевой топор, в свете фонаря тускло блеснуло серебристое лезвие.
«Топор тоже очень кстати. Им я смогу отбиваться от врагов».
Я так увлекся наблюдением за странным карликом, что вцепился в каменную стену слишком сильно. Под моей рукой вдруг оказался неустойчивый камень, он упал и едва слышно ударился о каменный пол. Карлик мгновенно подобрался, кинулся к топору, схватил его и замер, подняв над головой. Я стремительно вжался в стену. Заметить меня было невозможно — я был закрыт от рудокопа каменным выступом. Но я тоже не мог наблюдать за незнакомцем.
Через какое-то время свет стал меркнуть. Я выглянул из-за выступа и увидел, что карлик забросил мешок на спину и спешит прочь, топор он держал в правой руке, а фонарь привесил в поясному ремню. Стараясь двигаться как можно осторожнее, я поспешил следом. Кажется, мое появление в подземном ходу осталось незамеченным.
Карлик шагал уверенно. Высота лаза вполне позволяла ему идти быстро, без опаски зацепиться головой за каменный свод. Я же вынужден был пригибать шею.
Нападать со спины я совсем не привык, но, похоже, у меня не оставалось другого выхода. Судя по реакции на звук упавшего из-под моей руки камня, настроен карлик был крайне воинственно.
Я уже совсем было собрался разбежаться и прыгнуть ему на плечи, когда свет впереди стал нестерпимо ярким, и через некоторое время карлик, а следом за ним и я выбрались в необыкновенно живописную цветущую долину. На невысоких плодовых деревьях висели сочные плоды, между деревьями порхали птицы, высокие цветы распускали пышные бутоны, над цветками жужжали медоносные пчелы, а меж всего этого благолепия примостилась маленькая деревушка, сплошь состоящая из крепко сбитых бревенчатых домиков. Крыши их были покрыты каменной крошкой. Среди общего однообразия построек выделялся только один дом — двухэтажный, с окнами, отделанными резьбой из красного дерева. После кошмара рудников и многодневной пытки тяжелым физическим трудом я буквально опьянел от потрясающего зрелища и на короткое время забыл, что мне угрожает смертельная опасность, а некто очень могущественный задался целью погубить меня.
Этого сладостного забытья оказалось вполне достаточно, чтобы вынырнувший откуда-то карлик с размаху опустил свой топор на мою голову. Хорошо еще, что бил он плашмя, чтобы только оглушить меня, иначе история моего путешествия прервалась бы самым печальным образом…
Впрочем, я был ему нужен. Вернее, нужен его народу. Как я узнал несколько позже, буквально накануне моего появления они собирались сделать вылазку в места человеческого обитания, чтобы украсть какого-нибудь юношу лет этак двадцати — двадцати пяти. И тут им подвернулся я.
Наверное, они дни и ночи воздавали хвалы своему карликовому богу, что я оказался таким прытким и сбежал из рудников. Правда, позже моя прыткость показалась им чрезмерной… Но об этом несколько позже.
Как бы то ни было, притащивший меня в деревню карлик целую неделю был кем — то вроде национального героя. Он сидел в главном питейном заведении деревушки и, опрокидывая в себя очередную кружку эля, в сотый раз рассказывал, как я напал на него, но «он оказался намного сильнее и проворнее»… Их несколько смутило мое бросавшееся в глаза истощение, но они быстро пришли к мысли, что это не наследственный недуг, а значит, его можно вылечить, если кормить меня до отвала…
[hr][br]
Я не злопамятный, я просто злой, а вот память у меня плохая. Совсем склероз замучил: отомщу, забуду, и еще раз отомщу.
|
| |
| |
|
|
 |
|  |
|
